А.Кольев.Старое и новое евразийство.
Фрагмент четвертой главы книги
Андрея Кольева 'Идеология: русский
путь'
Реализуя установку на создание
'новой реальности', политики
сформировали в рамках СНГ
международную среду, в которой они
котируются и имеют вес, не вступая
в конкуренцию на поле
традиционной дипломатии. Это среда
'евразийской идеи', понятой с
одной стороны как основа для
интеграционных процессов1, а с другой -
как идеологический базис
национальной (удельно-этнической)
модернизации2.
Оба подхода находятся в видимом
противоречии с евразийством как
философской школой, рожденной в
среде русской эмиграции и отчасти
продолженной в работах некоторых
современных философов3.
Старое (в каком-то смысле -
классическое) евразийство базировалось
на следующих важнейших
представлениях:
Отличие пути России от путей
европейской цивилизации, обращение
России в поисках спасения к
Востоку.
Традиционализм: христианский аскетизм,
великодержавная
государственность, соборность.
Мессианская идея
('народ-богоносец') и всечеловеческое единство.
Евразийство, с одной стороны,
вобрало в себя лучшие черты
национальной философии, с другой -
несло на себе отпечаток
политической конъюнктуры,
требовавшей объяснения (может быть, и
оправдания) неожиданно долгого и
устойчивого существования
большевистского государства.
Евразийская идея стала вариантом
наднациональной межкультурной
идеологии. Иллюзорность фундамента
созданной конструкции можно
продемонстрировать на примере
фундаментального утверждения Н. С.
Трубецкого: 'Национальным субстратом
того государства, которое ...
теперь называется СССР, может быть
только вся совокупность народов,
населяющих это государство,
рассматриваемая как особая многонародная
нация и, в качестве таковой,
обладающая своим национализмом. Эту
нацию мы называем евразийской, ее
территорию Евразией, ее
национализм - евразийством'4.
Здесь было выпущено из виду, что
Россия (СССР) есть то многонародное
государство, которое наследует
функцию Российской Империи и
оформляет уже сложившуюся
многонародную нацию, которую не нужно
изобретать, - русскую. Восприняв у
славянофилов идею соборности,
евразийцы трансформировали ее в миф
о 'духовном родстве' русского
народа с его финскими,
монгольскими, тюркскими соседями. Сообразно
этим установкам, русская революция
рассматривалась как отстранение
от традиционных для Европы путей
развития и обращение к более
органичным для Евразии формам
государственного устройства. Далее
развитие мифа идет в сторону
иллюзии о всечеловеческом единстве, на
пути к которому евразийская
общность является определенной
эволюционной ступенью.
О необходимости и возможности
славяно-тюркской интеграции говорят и
современные исследователи,
продолжающие традицию старого
евразийства5. По их мысли, наследие
мусульманской культуры,
'туранского элемента', наследие
Степи - чуть ли не важнейший элемент
русской культуры. Обращаясь на
Восток, старые евразийцы пытаются
выйти из спора почвенников и
западников, избавляясь от 'русского
изоляционизма', 'панславизма' первых
и прозападной цивилизационной
предопределенности вторых. Но здесь
же проявляется и неуважение к
собственно русской цивилизационной
перспективе, декларируется
опасная стратегия исторического
творчества в направлении выведения
какого-то гибрида русско-туранской
цивилизации.
Правда старого евразийства состояла
в критике безоглядного
западничества и обосновании
собственного пути России в мировой
цивилизации, в рассмотрении русской
культуры как синтеза других
культур, порождающего уникальную
самобытность. Интересны и глубоки
были разработки евразийцев по
вопросу причин русской революции,
условий ее победы, учения о
правящем отборе, которые сегодня не
только не потеряли своей
актуальности, но могут служить прямым
руководством к действию по выводу
России из кризиса. Ошибочность
взглядов евразийцев, доказанная
временем, состояла в том, что
декларированный 'исход к Востоку' не
состоялся. Восточная
цивилизация не получила возможности
сделать существенный вклад ни в
культуру России, ни в систему ее
государственного строительства, что
было связано как с объективно
существующими защитными механизмами
русской цивилизации, так и с
субъективными причинами, порожденными
бюрократической машиной
коммунистического режима.
У евразийцев начала века русское
еще не растворялось в Евразии, но
вектор их внимания уже был обращен
к Востоку, что походило на
позицию либералов, которые не
верили в русскую цивилизацию и искали
рецептов прогресса на Западе.
Старые евразийцы пытались найти в
исламском мире альтернативу
безрелигиозному рационалистическому
Западу.Критиков классического
евразийства было много и в давние
годы. Так, Г. Флоровский писал, что
малая правда сочеталась у
евразийцев с великим самообманом,
что на правильно поставленные ими
же вопросы они смогли ответить
только 'кружевом сомнительных
грез'6.Современные евразийцы малую
правду забыли, а грезами
упиваются вполне. (Отметим в скобках,
что Г. Флоровский в своей
критике не всегда был объективен и,
похоже, порой критиковал просто
ради критики. Но это уже другая
тема).
'Замысел преодоления русской смуты
выдохся и измельчал в
евразийстве', - пишет Г.
Флоровский. Дальнейшее измельчение и без
того мелкой евразийской идеи можно
проследить по изданию
'Современная русская идея и
государственность'7. Только там эта
мелочность выдается за
значительность.
Авторами упомянутого издания
делается правильный акцент на то, что
старые евразийцы говорили о
Евразии, не имея в виду население всего
материка, но только территории
России-Евразии, на которой сложился
особый мир, отличный от Европы и
Азии. Далее развивается тезис
старых евразийцев, говорится об
общности судеб всех народов,
населяющих эту территорию, и
составляющих якобы 'суперэтнос'
славянских, финно-угорских и тюркских
народов. (По этому поводу
можно привести слова того же Г.
Флоровского, который упрекал
евразийцев за увлечение своей
оригинальностью и географическим
методом до превращения территории в
субъект истории.
Вполне последовательно излагается в книге
глубоко порочная мысль о
том, что после распада империи
русский народ станет только одним из
равноправных народов, населяющих
государственную территорию.
Действительно, старые евразийцы
прославляя духовность русского
народа, умудрялись рассматривать
русскую историю в контексте
чингисхановского объединения
народов. Они сводили роль русских к
строительству государства во
владениях Чингисхана - объединителя
народов.
Для привязки тюркских народов к
Русской Идее и доказательства их
особой роли коммуно-евразийцами
РАУ-корпорации делается две
подтасовки: вывод о неправомерном восприятии
прошлого степных
народов как дикости; утверждение
особой роли Великой Степи и ее
народов в становлении России.
Объявляется о том, что 'русский этнос
преобразился в великодержавный и
евразийский лишь после выхода на
просторы Великой степи и ее
хозяйственного освоения и заселения'.
Далее имеется и вовсе абсурдная
формулировка о том, что именно
вышеуказанная причина дала
образование т. н. 'красного пояса' -
зоны, в которой избиратели оказали
максимальную поддержку
коммунистическим кандидатам на
выборах 1993 г.
В идее старых евразийцев
современным политикам импонирует как
понятие о сильной государственной
власти, так и представление о ее
гибкости, отражающей местные нужды.
Теперь это представляется как
попытка отстоять самоценность
великого государства на началах
'демократического межнационального
консенсуса'. Межу тем, старые
евразийцы говорили как раз об особом типе
демократии в России,
которое заключается не в
народоправстве, а в особой стратегии
власти, опирающейся на моральную
поддержку народа ('демотия',
народность).
А вот и тезис, смыкающих позиции
'демократов' и 'евразийцев'.
Говорится (вслед за Н. С.
Трубецким) о том, что права нерусских
народов СССР уже никак не могут
быть отняты и любые попытки
сокращения этих прав вызовут якобы
состояние длительной и тяжелой
борьбы. Так обосновывается
закрепление русского народа в качестве
бесправной тягловой силы
'евразийской цивилизации'.Согласно взглядам
постсоветских евразийцев
оказывается, что идеи интеграции отнюдь не
противоречат идеям академика А.
Сахарова, предложившего в свое время
концепцию союза евроазиатских
государств вместо СССР. Между тем,
известна идея А. Сахарова,
считавшего возможным решить проблему
самоопределения различных регионов
СССР через местные референдумы,
которые должны были определить,
жить ли стране единой или быть
расколотой на мелкие дробности. По
всей видимости, отношение к
сомнительным государственным идеям
А. Сахарова (его нравственные
идеи мы не подвергаем сомнению) как
раз и отделяет старое
евразийство от нового.
Парадокс нового евразийства состоит
в том, что обоснование
интеграции бывших республик СССР в
его концепции (если эту
хаотическую систему взглядов можно
назвать концепцией) должно
сочетаться с оправданием распада
СССР. Вспоминается давний тезис о
том, что 'прежде чем объединяться,
нужно размежеваться'. Этот тезис
в свое время осторожно выдвинул в
оправдание распада СССР лидер
мелькнувшей и угасшей партии ПРЕС и
сторонник неоевразийской
интеграционной идеи С. Шахрай8. Он
оправдывал распад СССР тем, что
центробежные силы были слишком
мощными; утверждал, что судьбу СССР
решили не три человека в Беловежье,
что ее решила История.
Евразийство стало базой для
оправдания федералистского разложения
российской государственности. Иной
постсоветский номенклатурщик в
обоснование своих претензий к
центральной власти (например по поводу
очередных вливаний в его регион
бюджетных денег) говорил, к примеру,
что 'нельзя жить по единым законам
от Чукотки до Карпат, от
Архангельска до Батуми'. И потом
это эхом повторяла растущая как
снежный ком группировка
этно-сепаратистов. Здесь не желали
признавать, что на больших
геополитических пространствах как раз
можно и должно жить именно так - по
одним законам! В противном
случае, нет никакой разницы между
Батуми, Чукоткой и Москвой в их
претензиях жить по особому
правовому распорядку. Именно реализация
тезиса об отсутствии эффективной
дальнодействующей силы закона
подорвало единство государства и
привело в конечном итоге к
малоприличному торгу властных
группировок по вопросу о неизбежной
интеграции.
Если говорить о действительных
источниках популярности евразийских
идей, то, скорее всего, они связаны
с чувством самосохранения,
обострившимся у правящих
группировок стран СНГ в процессе разложения
государственности в этнических
улусах постсоветской выделки. Рано
или поздно, Назарбаев, например,
должен был лишиться своей
прозападной ориентации - ведь запад
ему только и помогал в том,
чтобы глубже проникнуться
общечеловеческими идеями (в интерпретации
мадам Олбрайт), а ему надо было
что-то делать с укреплением личной
власти, власти своего семейного и
племенного клана, с подавлением
русских, с политическим торгом в
рамках СНГ...
При Ельцине новое евразийство одно время
объявилось во властных
структурах России. Но не как
философское течение, обращенное к
наследию старых евразийцев, а как
поверхностное обоснование
интеграционных инициатив в рамках
СНГ. Прежде всего, это была
инициатива номенклатуры
постсоветского Востока, ощутившей свою
ненужность ни Западу, ни
традиционному Востоку, почувствовавшей
внутриполитическую
несостоятельность. Инициатива нашла отклик среди
ищущих свое лицо (точнее - новую
маску) политиков России.
В целях текущей политической
конъюнктуры старое евразийство
представлялось постсоветской
номенклатурой как единая система
взглядов на 'сотворчество народов'
Евразийского континента. И тут
сразу обнаруживалось противоречие:
старые евразийцы явно
предпочитали критиковать западную
цивилизационную систему и отдавать
предпочтение Востоку, к которому Россия
должна была повернуться
лицом. У новых евразийцев все
наоборот. Взгляд восточных евразийцев
упирался в Россию, отгораживающую
их вожделения от западной
цивилизации. Обращение российских
евразийцев к Востоку оказалось
лишь ответом на этот пристальный
взгляд.
Если старые евразийцы решительно
противостояли 'недугу
европеизации', то постсоветские не
видели в западничестве ничего
дурного. Для них евразийская интеграция
служила лишь способом
консолидированно добиваться
причастности к Европе.
После угасания интереса
постсоветской номенклатуры к евразийству,
происшедшего примерно в 1996-1997
гг., на авансцену начал выходить
новый тип евразийства, сближащегося
со старым евразийством в
антизападной ориентации. Критика
Запада, обманувшего Россию в ее
романтических мечтах, стала
популярной темой политической
публицистики. Причем здесь
наметилось противостояние с либералами,
которые перестали пользоваться
популярностью и постепенно
превращались в удобную мишень.
Теперь можно было говорить об особом
пути России и связях с традицией,
не опасаясь обструкции в СМИ.
Возник спрос на авторов, ранее
оттертых от публичных дискуссий и
массовых изданий.
Одно из направлений, претендовавших
на повышенное внимание со
стороны общества, ищущего
адекватного идеологии стал консерватизм
евразийского типа. А. С. Панарин
пишет, что евразийская версия
российского консерватизма
отличается от славянофильской субкультуры,
подкрепленностью антропологии и
аксиологии 'своеобразной онтологией
и космологией, обещающими свою
достаточно целостную догматику'9.
Мы видим здесь заявку на
органическое сочетание идеи и технологии ее
воплощения.Близкие идеи высказал и
А.Г.Дугин, заявливший, что 'во
главе движения за радикальные перемены
должны встать ревнители
святой древности - не сторонники
гадкого вчера, которое было не
многим лучше постылого сегодня, а
носители великой памяти о золотом
веке, о Святом Царстве, об
идеальной Родине, об особом
полуматериальном, полудуховном
континенте - Континенте Русь'10.
При нарастающей популярности такого
рода взглядов, усиление
сторонников евразийства в патриотическом
движении характеризует
противоборство с либеральными
западническими идеями негодными
методами, которые легко присваивала
себе ельцинская номенлатура.
Евразийство уводило от насущных
проблем - собственно русских, от
православной русской идеи, от
восстановления национальной традиции.
Оно снимало Русскую Идею в качестве
цивилизационной альтернативы
'атлантизму' и 'пантюркизму',
оставляя территорию России в качестве
полигона для разрешения спора между
ними. Даже при всем
антиатлантистском пафосе Панарина и
Дугина, оба они черпают свои
идеалы из европейской истории -
первый из эпохи Просвещения, второй
- из античности и средневековья.
При этом европоцентризм в системе
ценностей выворачивается наизнанку
странной востокофилией.
Особенно вычурная форма евразийства
пропагандируется А.Дугиным с
2001 года - после расставания с
движением 'Россия'. Его доктрина
обрела законченные черты в
манифесте движения 'Евразия', где
удивительным образом собраны
воедино лозунги русского национализма,
антирусского этницизма и новой
формы интернационализма.
Генеральной идеей Дугина является
представление о том, что
национальная идея русского народа
'становится все более и более
универсальной, всеобъемлющей,
масштабной, восходя от племенного
уровня к осознанию себя мировой
державой с особой планетарной
миссией'. Отсюда он делает вывод о
том, что 'следующий по логике
вещей этап государственного
утверждения России должен стать эпохой
создания геополитического
Евразийского Государства планетарного
объема'. Мы видим всеобъемлющую
аналогию с советским государством, с
Интеранционалом в котором русские
служили чужим интересам, забывая
про свои.
Евразийство открывается Дугиным как
универсальный признак русской
истории: 'во все эпохи
прослеживается общая линия - евразийская
направленность, евразийская
сущность русской истории'. 'Евразийская
идентичность России составляет
сущность нашей исторической миссии'.
'У России есть либо евразийское
будущее, либо никакого'.
Для того, чтобы как-то оправдать
превращение русских в лакеев
'нашего многомерного своеобразия',
новая концепция евразийства
доходит до прямого заимствования
западной идее о нечистоте русского
народа. Дугин пишет, что русские -
'это преимущественно славянский
индоевропейский народ со
значительным элементом тюркских и угорских
этнических и культурных черт'.
'Русские - и особенно великороссы -
формировались изначально именно как
евразийский этнос, универсально
объединяющей в себе черты различных
племен, населявших
северо-восточную Евразию'. Как
доказанный факт он преподносит
доктрину о якобы имевшем место
расовом синтезе белой
(славяно-индоевропейской) и желтой
расы (тюркско-угорской).
Великороссы, как считает Дугин,
'возникли как нация в ходе смешения
славян с тюрками и уграми'. При
этом в дальнейшей его концепция
предполагает, 'гибкую модель
евразийского дифференциализма':
терпимое отношение к этническому
смешению на уровне элит и
осторожное на уровне масс.
Расшифровка этого ребуса такова:
'...предлагаемая мондиализмом
модель всеобщего смешения народов и
рас столь же опасна, как
дискредитировавшая себя националистическая
теория 'расовой чистоты'. В обоих
случаях такие грубые проекты ведут
к этноциду. Евразийское отношение к этносу
является охранительным,
исходит из принципа необходимости
защиты каждой этнической группы от
перспективы исторического
исчезновения'.
Отсюда без труда выводится этницизм
абдулатиповского толка,
очищенный Дугиным от лишних
реверансов по отношению к европейской
традиции. Дугин без обиняков
замещает антропоцентриз этноцентризмом:
'народы, этносы являются главной ценностью
и субъектами человеческой
истории'. Культура и вера
становятся уделом свободного творчества
этносов - от самых малых и диких до
значительных. Причем последним
придется серьезно потрудиться,
чтобы заменить правовую концепцию,
основанную на ответственности и
прав гражданина, на концепцию
ответственности и прав народа и
этнической общины. И насколько
созвучно все это с измышлениями
Абдулатипова и его единомышленников!
Дугин мечтает радикально порушить все
доселе существующие правовые
доктрины. Этнический и региональный
контекст он намерен внести и в
гражданское право, и в уголовный
кодекс. Таким образом вместо
пестрого ковра государств на
пространстве Евразии Дугин замыслил
разместить пестрый ковер этнических
сообществ.
'Евразийский федерализм
предполагает политическое и административное
устройство радикально отличное от
модели государства-нации, которая
лежит в основе современных западных
держав, - пишет Дугин, - В
государстве-нации существует
строгий политический централизм,
языковая и культурная однородность,
всеобщая обязательность единой
правовой, конституционной, политической и
экономической системы.
Предполагается, что
государство-нация представляет собой единый
монокультурный блок, состоящий из
атомарных граждан, обладающих
равным гражданским статусом перед
лицом унитарной государственной
системы'. Вместо этого должна
возникнуть евразйскиая замена
государственности как таковой:
'...федеральный субъект, играющий
структурообразующую роль в
формировании Государства должен
воспроизводить
федерально-демократическую модель и на внутреннем
уровне, т.е. представлять собой не
ограниченный аналог
государства-нации в малом масштабе
(как это имеет место в случае
отделившихся от России
новообразовавшихся республик, и национальных
и территориально-административных
образований, стремящихся сегодня к
повышению своей политической
автономии, вплоть до сепаратизма), но
мини-империю с широчайшим спектром
внутренних коллективных
субъектов, структурообразующих, в
свою очередь, для самого субъекта
большой федерации. И так далее
вплоть до самоуправления рабочих
коллективов, исполнительных органов
местных общин и Советов'.
Здесь трудно не заметить
замечательного совпадения концепции Дугина
с выдумкой новых привилегий для
малых этносов России, которые те
намерены получить через систему
национально-культурных автономий и
средств шантажа государства,
которые само государство должно
предоставить им в распоряжение. Что
же касается реализации дугинской
концепции за пределами России, то
оказывается, что здесь снова
предполагается использовать русский
народ в страдательном залоге -
именно русские, как и в рамках
России, должны взвалить на себя ношу
по созданию сверхплюралистического
общества, альтернативного
'мондиалистской модели', но похожей
на нее как две капли воды.Если
оценивать дугинское евразийство по
его невысказанным замысла, то оно
предназначено для того, чтобы убить
Россию если не Западом (что уже,
вероятно, не получится), то
Востоком - утопить русских в этническом
половодье народов и народцев,
каждому из которых именно русские
должны обеспечить средства к
существованию, защиту и рост
численности.
Неоевразийские концепции уводят
слишком далеко от России. Дугина -
через мистику Генона к
археологическим древностям Греции и
Скандинавии, а потом - и к
совершенно экстравагантной азиопщине;
Панарина - через евразийский
европеизм - к французским 'новым
правым' с их сверхлиберальными
идеями (см. его книгу 'Политическая
философия').
Многоплановость неоевразийских
концепций и их свободная трактовка
староеврзийских идей не устраняют в
этом разнообразии главного -
подбирания для русской нации такой
роли, которая не только не по
плечу ей, но и не в ее интересах.
Разочарование в демократических
ценностях и нежелание принять
ценности национальные ведет евразийцев
к мысленным экспериментам, стирающим
на политической карте
государства и народы, замене их
другими государствами и другими
народами. Выдуманная традиция
приходит на смену реально
существующей, выдуманные народы -
на смену живущим. И этими
фантазиями с успехом пользуются
этнономенклатуры и этницисты,
расплодившиеся в ельцинской России
и на всем постсоветском
пространстве.
См. материалы 'круглого стола'
'Перспективы евразийской
интеграции', 14 июня 1994
г.<<
См., например: Арапов А.,
Уманский Я.. Евразийство на
постсоветском Востоке, 'Полис',
1992, № 4.<<
См., например, обзоры: Омельченко
Н., 'Полис', 1992, № 3; Семенкин
Н., 'Этнополитический вестник',
1995, № 1; многочисленные статьи
профессоров МГУ А. Панарина и В.
Ильина, работы академика Н.
Моисеева и, конечно же, труды
патриарха российской науки Л.
Гумилева.<<
'Евразийская хроника', 1927, вып.
IX.<<
См., например: Панарин А. С.
Новое прочтение старой идеи,
'Этнополитический вестник' 1995,
№ 1.<<
Флоровский Г. Евразийский
соблазн. В кн. 'Русская идея'. М.:
'Искусство', 1994. Т. 1. С.
305.<<
М.: 'РАУ-корпорация',
1995.<<
Здесь и далее цитируется и
обсуждается сборник 'Перспективы
евразийской интеграции'. М.:
1994.<<
Панарин А.С. К реконструкции
'второго мира'. В сб. 'Иное', 1995,
т. 2.<<
Дугин А.Г. Революционный
консерватизм: вечная актуальность.<<
Источник: http://www.russiannationalfund.ru/main.phtml?q=2203&i=59