"Если Россия будет
спасена, то только как евразийская держава"(интервью)1992
Л.Н. Гумилев
"Скажу вам по секрету,
что если Россия будет спасена, то
только как евразийская
держава"
ВОПРОС: Приходилось слышать,
что Ваш, Лев Николаевич, интерес
к евразийству проявился очень
рано. Не могли бы Вы рассказать,
как открыли для себя
евразийство?
— Когда я был молод, точнее,
когда я еще только поступил на
первый курс исторического
факультета Ленинградского
университета, меня уже тогда
интересовала история Центральной
Азии. Со мной согласился
поговорить "заслуженный деятель
киргизской науки"
Александр Натанович Бернштам, который начал
разговор с предостережений,
сказав, что самое вредное учение
по этому вопросу сформулировано
"евразийством", теоретиками
белоэмигрантского
направления, которые говорят, будто
настоящие евразийцы, то есть
кочевники, отличались двумя
качествами — военной
храбростью и безусловной верностью. И на
этих принципах, то есть на
принципе своего геройства и
принципе личной преданности
они создавали великие монархии. Я
ответил, что мне это, как ни
странно, очень нравится и мне
кажется, что это сказано
очень умно и дельно. В ответ я
услышал: "У вас мозги
набекрень. Очевидно, вы — такой же, как
и они". Сказав так, он
пошел писать на меня донос. Вот с этого
и началось мое знакомство с
евразийством и с научным
работником Бернштамом... А в
1938 году, когда я учился на
четвертом курсе и был
арестован в третий раз (всего же меня
арестовывали четырежды), в
Крестах, в душной тесноте под
нарами (я спал на голом
асфальтовом полу), мне пришла в голову
замечательная идея...
Да, это было в Крестах. Меня
отвезли на Беломорканал на
лесоповал, а потом вернули, потому
что приговор был отменен за
мягкостью, то есть меня
должны были расстрелять. Я с
удовольствием поехал, потому
что Кресты казались мне после
лагеря Беломорканала вообще
обетованной землей. Там можно было
залезть под лавку и лежать. И
у меня возникла мысль о
мотивации человеческих
поступков в истории.
Почему Александр Македонский
шел в Индию и в Среднюю Азию,
хотя явно там удержаться не
мог, и ограбить эти земли не мог,
не мог доставить награбленное
обратно к себе в Македонию —
почта тогда работала очень
плохо. И вдруг мне пришло в голову,
что его что-то толкало,
что-то такое, что было внутри его. Я
назвал это
"пассионарность".
Я выскочил из-под лавки,
пробежал по камере. Вижу: на меня
смотрят как на сумасшедшего,
и залез обратно. Так мне
открылось, что у человека
есть особый импульс, называемый
пассионарностью, который я
описал достаточно подробно в своей
книге. Это не просто
стремление к достатку и прямой выгоде, а
стремление к иллюзорным
ценностям: власти, славе, алчности,
стремление к накоплению
богатств, стремление к знанию,
стремление к искусствам.
Когда я был арестован во второй раз
за маму после постановления о
"Звезде" и "Ленинграде" и сидел
в Лефортовской тюрьме в
Москве, прочел там среди книг, которые
нам давали, книжку Тимирязева
о фотосинтезе. А потом увидел
свет солнца на полу камеры и
понял, что пассионарность — это
та избыточная энергия, не
солнечная, а неизвестно какая,
которая адаптируется
человеком, и затем он не может ее не
выдать в виде работы. Так, если
вы наливаете в стакан воду, то
когда-нибудь вы его
перельете, и она растечется.
Если человек обладает
возможностью и способом, который
позволяет ему накопить эту
пассионарность, она выходит в виде
социальной или мыслительной
деятельности. Но что это за
энергия, я не знал и узнал
только в 1965 году, когда прочел
книжку Вернадского
"Химическое строение биосферы земли и ее
окружения". Оказывается,
Вернадский обнаружил эту энергию
саранчи, которая является
кузнечиком, сошедшим с ума и
почему-то летящим. Ее что-то
толкает, так же, подумал я, как
толкает Александра Македонского
или Люция Корнелия Суллу на
совершенно бессмысленные и
очень трудные завоевания, которые
не приносят пользы и не могут
ее принести. Он делает это не из
расчета, а из внутреннего
желания. Это то же самое, что
толкало Жанну д'Арк на
освобождение Франции от англичан или
Гуса на освобождение Церкви
от католических извращений,
введенных папизмом, а именно
индульгенций и безграмотных
священников, что имело место в том
страшном XIV веке. И он, и
она заплатили за это
сожжением на костре, настолько сильная у
них была внутренняя энергия.
Все это я подробно изложил
начиная с 1973 года, когда мне
исполнилось 70 лет, в своей
книжке "Этногенез и биосфера
Земли".
ВОПРОС: Считаете ли Вы себя
преемником евразийской школы в
исторической науке? Правильно
ли Вас называют иногда
"последним
евразийцем"?
— Когда меня называют
евразийцем, я не отказываюсь от этого
имени по нескольким причинам.
Во-первых, это была мощная
историческая школа, и если
меня причисляют к ней, то это
делает мне честь. Во-вторых,
я внимательно изучал труды этих
людей. В-третьих, я
действительно согласен с основными
историко-методологическими
выводами евразийцев. Но есть и
существенные расхождения: в
теории этногенеза у них
отсутствует понятие
"пассионарность". Вообще им очень не
хватало естествознания. При
том, что евразийская доктрина
замышлялась как синтез
гуманитарной науки и естествознания,
синтез истории и географии.
Уже при первом знакомстве с
теориями евразийцев у меня
возникло сомнение: правильный ли
они избрали путь — сопоставление
вмещающих ландшафтов и
истории населяющих их
этносов. Основной принцип, найденный
Петром Николаевичем Савицким,
видным русским географом, верен:
границы России-Евразии,
отделяющие этот внутренний континент
от Западной Европы, проходят
по изотерме января. На восток она
отрицательна, что имеет
следствием сильные и продолжительные
морозы, а на запад она
положительна — оттепели. Другой
общеметодологический принцип
евразийского учения, а именно
принцип полицентризма, я
усвоил самостоятельно, размышляя над
вопросами, которые волновали
и евразийских теоретиков. Первой
прочитанной мною евразийской
книгой было историческое
исследование Хара-Давана о
Чингисхане (Э. Хара-Даван.
Чингис-хан как полководец и
его наследие:
культурно-исторический очерк
Монгольской империи XII-XIV
веков. Белград, 1929). Позже
я прочел в Публичной библиотеке
книгу Толля о скифах (Н.П.
Толль. Скифы и гунны, Прага, 1927),
но ни Савицкого, ни Георгия
Вернадского, ни евразийских
сборников в библиотеках в те сталинские
времена, конечно, не
было. Правда, в экземпляре
книги Толля, который мне попался,
было приложение — статья
Савицкого "О задачах
кочевниковедения: Почему
скифы и гунны должны быть интересны
для русского?..".
Поэтому я вынужден был соображать сам и
доходить до многого, так
сказать, своим умом.
Впоследствии, когда
эмигрантская литература стала более
доступной, я прочитал работы
князя Н.С. Трубецкого и убедился,
что задолго до открытия
системологии, авторство которой
приписали американскому
биологу Л. Берталанфи, он использовал
ее постулаты в своей практике
как лингвист, этнограф и
философ. Особенно важны две
его работы: "К проблеме русского
самопознания" и "Об
истинном и ложном национализме", в которых
он подвергает критике
укоренившийся в нашем сознании
"европоцентризм".
Евразийский полицентризм предполагает, что
таких центров много. Европа —
центр мира, но и Палестина —
центр мира. Иберия и Китай —
то же самое, и т.д. Центров
много, число их можно
подсчитать по сходству ландшафтов.
ВОПРОС: Существует версия,
что Вы познакомились с Савицким в
мордовском лагере, где он и
проповедовал Вам свое учение.
Когда Вы на самом деле познакомились с
ним и были ли знакомы
еще с кем-либо из видных
евразийцев?
— Это миф, я познакомился с
Савицким Петром Николаевичем много
позже. В 1956 году,
вернувшись в Ленинград, я некоторое время
работал в Государственном
Эрмитаже. Однажды я разговорился с
часто захаживавшим в нашу
библиотеку профессором Гуковским
Матвеем Александровичем. Вот
он-то и сидел в Мордовии вместе с
Савицким. Когда он сказал
мне, что они расстались друзьями и
что у него есть адрес
Савицкого, я попросил написать ему в
следующем письме, что хотел
бы вступить с ним в переписку.
Десять лет мы переписывались, а
когда я приехал в Прагу на
археологический конгресс в
1966 году, он встретил меня на
вокзале. Мы несколько раз
встречались, долго гуляли, он
рассказывал о пережитом...
ВОПРОС: Каким Вы видите
будущее евразийства, есть ли у него
перспективы и что наиболее
актуально и ценно в нем сейчас?
— Прежде всего, надо
отказаться от таких аберраций массового
сознания, как европоцентризм.
Считаю, что самое ценное — это
то, что мы наконец-то можем
разобраться в истории
человечества, рассматривая
последнее не как единое целое с
единственным центром в
Европе, а как мозаичную целостность,
вид, разбитый на разные
ландшафты.
В этой связи многократно
усиливается роль географии. Благодаря
евразийству и той солидной
исторической подготовке, которой
обладали евразийские
теоретики, ныне можно объединить такие
науки, как история, география
и природоведение. И в этом я
вижу главное научное
достижение, а равно и главную научную
перспективу евразийства. Что же касается
политики, то я в этом
деле специалист никакой и
ничего в этом не понимаю, но я знаю
одну простую вещь, что если
вы оскорбляете людей обидчивых, то
они на вас рано или поздно
очень обидятся и вам этого не
простят...
ВОПРОС: Были ли Вы знакомы с
Вернадскими, отцом и сыном?
— С Владимиром Ивановичем
Вернадским я не был знаком, я как-то
все больше по тюрьмам сидел в
то время... С Георгием
Владимировичем Вернадским я
также не был лично знаком, но мы с
ним переписывались.
ВОПРОС: А каково было место в
евразийстве монархической идеи,
на Ваш взгляд?
— Возьмите работы князя
Трубецкого и посмотрите: довольно
слабое место они отводили в
общественном устройстве России
монархическому принципу.
Петра Первого Трубецкой ругает всеми
словами, а монархическая идея
— он считал — может быть, а
может и не быть, он не хотел
предрешать выбор народа. Самое
главное — "не попасть к
немцам на галеру", к европейцам то
есть. Я с ним полностью согласен, это
самое главное. Я не хочу
быть у немцев на галерах. Это
уже было у нас не однажды.
Евразийский тезис: надо
искать не столько врагов — их и так
много, а надо искать друзей,
это самая главная ценность в
жизни. И союзников нам надо
искать искренних. Так вот, тюрки и
монголы могут быть искренними
друзьями, а англичане, французы
и немцы, я убежден, могут
быть только хитроумными
эксплуататорами.
ВОПРОС: По поводу союзников —
Вы не могли бы сейчас указать,
кто они, нынешние союзники
России?
— Ей-Богу, не могу, не
сейчас. Я очень долго болел, у меня был
инсульт, и я не знаю, что
делается в мире. Знаю одно и скажу
вам по секрету, что если
Россия будет спасена, то только как
евразийская держава и только
через евразийство.
Опубликовано в ежемесячном
дайджесте социального соразмышления
"Социум", 1992, №
5.
Публикуется с
http://www.evrazia.org/modules.php?name=News&file=article&sid=748