Круглый стол
Лев Гумилев – гимн евразийству
как эпитафия российской империи
Рустем Джангужин
….позволю себе отреагировать
на на весьма, на
мой взгляд, талантливую, хотя
и принципиально противоположную
ходу моих
мыслей, статью французского
коллеги Марлена Ларюэля. Но
прежде. чем вступить
с ним в прямую полемику,
предлагаю ему посредством вашего
издания, текст
своей статьи на избранную им
тему.
автор
Когда более шести лет тому
назад ушел из жизни Лев Николаевич
Гумилев,смерть его казалась
всем нам, близко знавшим его,
драматичным, однако и естественным
завершением земной жизни
одного из последних
российских интеллигентов и ученых, в чьей
судьбе цивилизационный разлом
исторической вехи России
пришелся не вскользь и не по
касательной, а по самой ее
сердцевине,придав ее смыслу
особую,ни с чем не сравнимую
над-индивидуальную
масштабность. Но в те дни это чувство было
связано с болью утраты и не
могло стать ясным и
артикулированным пониманием
места и роли судьбы Л.Н.Гумилева в
российской науке .
Только теперь, спустя время,
начинаю постигать подлинное
значение тогдашней догадки:
истинный смысл жизни и судьбы Льва
Николаевича Гумилева не
подвластен поверхностным эмпирическим
оценкам и суждениям и каждый
ее эпизод несет в своем
содержании некое
сакрально-фатальное наполнение, разгадка
понимания которого лежит за
пределами персональной биографии
(хотя и в ней тоже) ученого.
И если правда, что высокая
жизненная идея зачастую
реализует себя отнюдь не через
отдельную личность,а через череду
судеб многих поколений,то и
“свиток жизни” родового древа
Гумилева,как живой слепок
исторической судьбы России,
надо читать от его подлинного
начала. Тогда жизнь и судьба
Льва Гумилева – историка, Николая
Гумилева – поэта , его отца ,
Анны Ахматовой - поэта ,его
матери и еще доброй сотни
тысяч российской интеллигентов
предстают перед глазами как
сага о судьбе породившей их
России. России ,в общественном сознании
которой зрело ощущение
эсхатологического конца в
образе “грядущего хама”
(Мережковский) и провидчески
угаданного Н.Гумилевым своего
палача , несущего гибель и
поругание всему, что связывалось с
национальными идеалами
прошлого и настоящего : “Все товарищи
его заснули , / Только он
один еще не спит : / Все он занят
отливаньем пули, /Что меня с
Землею разлучит… (“Рабочий”).
Осознавая свою жизнь как
неотъемлимое звено единой
цепи,связывающей его с
судьбой российской интеллигенции, как с
независимо от него
протекающим целостным историко-культурным
процессом, Лев Николаевич
нисколько не лукавил, когда за
пол-года до своей кончины
признавался мне, что не понимает (да
и не хочет понимать) и уж,
тем более, не пытается судить о
том, что происходит во
взбалмошном лозунгами перестройки,
сознании окружающего его
общества. Даже свое скандально
прозвучавшее интервью для
программы А.Невзорова не захотел
опровергать - уж слишком
мелко и лживо-конъюнктурно
использовали его концепцию
этногенеза и биосферы Земли для
иллюстрации своих махровых
ультра-националистических идеек
подлитически озабоченные проходимцы.
Вступать с ними в
полемику ,опровергать и
оправдываться было ниже его
достоинства : “мою честь
защитят мои тексты , а не бесплодные
споры с вооруженными
телекамерами и микрофонами шариковыми”.
Гражданская судьба
Л.Н.Гумилева удручающе отечественна – весь
драматизм становления
тоталитарного режима. Всю ложь и
близорукую конъюнктурность
квази-научной большевистской идеи,
уводящую страну и ее народ в
сторону от магистральных путей
истории в антиутопичность
оруэлловского существования он
пережил сполна. Обладая
масштабным и системным аналитическим
мышлением ,умея видеть отдельный эпизод в
его исторической
перспективе, Гумилев, конечно
же, предвидел всю историческую
обреченность химерической
власти большевизма. Но как русский
интеллигент (и по
менталитету, и по своему дворянскому
происхождению ) он не мог не
сопереживать Родине, сотрясенной
и смятой бесчисленными
катаклизмами, а потому мужественно и
стоически вынес весь
беспредел
надзирательно-бюрократических,квази-научных
методов режима.
Можно с полным на то
основанием утверждать, что силы и
духовную энергию Гумилева
питала совершенно очевидная, близкая
его сердцу, но трудно
доказуемая из-за превратных толкований
дюжинного ума мысль о
взаимообусловленности всех происходящих
на планете процессов.
Развивая и конкретизируя учение
Вернадского и Чижевского, он трактовал
деятельность человека в
контексте глобальных
процессов, протекающих в мировом
пространстве. Это и делало
его выводы глубоко гуманистическими
и экологическими в самом
истинном смысле этих понятий. Кроме
того, такой подход
дезавуировал тенденциозность и волюнтаризм
всей предшествующей
официальной истории, ее субъективную
интерпретацию, превращающую
науку в развернутую в прошлое
политику. Вспомним метко брошенное
замечание о том, что Россия
– страна с самым
непредсказунмым прошлым.
Преставляется важным
отметить, что вводя в систему своих
доказательств термины из естественно-научных
дисциплин (в
частности, из
термодинамики ), а не
изобретая неологизмы, Л.Н.Гумилев достиг
не только необходимой
строгости и емкости архитектоники
излагаемого материала, но и
воплотил не поддающуюся
субъективизму собственную
эмоциональную причастность к
духовной культуре и мировой
науке, создав одновременно поле
суггестивного воздействия на
целостное восприятие текста
читателем.
Не менее значимо для
адекватного понимания учения Л.Н.Гумилева
его отношение к исторической
роли и функциям русского языка в
процессе этногенеза русской
нации.
Отец ученого – Николай
Гумилев, дворянин по крови, исповедывал
идеалы своего сословия,
предписывающие служение Отечеству “без
страха и упрека”. В “смутные
времена” политической
чересполосицы он был обречен
сублимировать свои
невостребованные качества в
поэтически-романтические
произведения величайшей
духовности. Его поэзию можно назвать
манифестом безвозвратно
уходящего образа российского рыцарства
с обостренным чувством чести,
идеалы и кодекс которых он
декларировал своей поэзией,
своей судьбой и своей смертью.
Мать – Анна Горенко – берет
себе глубоко символический
псевдоним, связанный с
золотоордынской военной аристократией.
И в сознание многих русских
читателей входит великая русская
поэтесса Анна Ахматова с
глубоко индивидуализированой,
утонченной лирикой и
трагизмом одиноко бредущая по
разрушенной, истерзанной и
опустошенной Родине. Но если
рассматривать все творчество
поэтессы в контексте личной
судьбы и общественных
драматических коллизий, то
обнаруживается, что духовным
стержнем и основаниями ее поэзии
было стремление отстоять
человеческое достоинство как
последнюю и определяющую
ипостась духовной культуры.
Сын таких родителей не мог не прийти к
прямо-таки языческому
обожествлению слова, к
безграничной вере в его неизбывную
надматериальную силу и
самодостаточность.
Субстанциональной основой
формирующегося комплекса
социально-психологических
признаков сознания древних племен,
населяющих территорию
еврозийского суб-континента Л.Н.Гумилев
считал “осевую эпоху” (I – VI
вв.н.э.). В этот период мощные
миграционные потоки из
Центральной Азии, смешав
“этнически-гомогенные”
прото-словянские, угро-финские и
тюркские племенные
образования, составили в своей совокупности
энергетически насыщенную
биоэнергетическую массу, готовую к
любой форме общежития. Именно
этим обстоятельством можно
объяснить то, что такой
важнейший консолидирующий фактор как
язык межнационального общения
(а в сложившейся ситуации в этой
роли выступил древнерусский
язык) испытал на себе глубинные
структурно-семантические
преобразования. Причем, изменения эти
коснулись не только лексики и
мелодики языка, но и его
идеоматически-ассоциативно
строя.
Это и дало основание
Л.Н.Гумилеву относится к языку как к
некоей метафизической сфере
общения. Язык в его понимании не
только обозначает предмет или
явление и способ взаимодействия,
но и сообщает отдельным
индивидам (этническим/социальным
группам) об их единстве.
Следовательно, в языке имплицитно
содержится некая над-индивидуальная
воля, воздействующая своим
внутренним законам на
ситуацию и на ее оценку.
По Л.Н.Гумилеву именно устная
речь, с ее богатыми синонимами и
образностью, за долгие
тысячелетия до появления письменности
определила этнический
характер племен и народов, вошедших
впоследствии в состав
славянского и тюркского этносов.
Подтверждение тому –
установившееся единое понимание
Пространства и Времени, в их
отношении к условиям
человеческого существования
на всей территории Пояса Великих
Степей – от Каракорума до
Балатона.
Если принять за основу
гумилевскую интерпретацию истории,
становится понятнее
закономерность возникновения плеяды
гениальных русских писателей
“золотого” и “серебряного” веков,
вошедших в анналы мировой
классики, обреченное пикирование
“западника” Чаадаева с самостью языка и
яростной филиппики
маркиза А. де Кустена (а по
убеждению Л.Н.Гумилева все того же
Чаадаева) против всего
российского.
Минуя еще более
печально-бесплодный опыт советских
литераторов, в массе своей
предавших идеалы своих
предшественников и перешедших
на “новояз” соцреализма,
Л.Н.Гумилев сумел вдохнуть в
строки своих исторических трудов
магическое очарование
русского поэтического слова, блеснув
глубоким пониманием
уникальности и неповторимости лексического
наследия целостной
евразийской культуры.
Возможно, Л.Н.Гумилеву не
приходилось задумываться о том, что
созданное им учение является,
по-существу, предтечей нового
понимания происшедшего в
судьбах народов и государственных
образований на всем
пространстве Евразии. Но то, что оно
привлекает к себе все большее
внимание со стороны ученых, дает
основание говорить о том, что
наследие Л.Н.Гумилева становится
сегодня неотъемлемым фактом
реально существующего
интеллектуального
пространства, превращаясь в альтернативную
официозу концепцию, обойти
которую становится все более и
более трудно.
Нельзя не заметить вместе с
тем и того, что идеи ученого при
учете изменившихся реалий
геополитического ландшафта,
происшедших за последние
годы, представляет собой взгляд не в
будущее, а в прошлое. И вот
почему.
Большая часть Евразии, как
геополитического пространства,
вошедшего в состав Российской
империи, а в последующем – в
СССР, представляла
идеологической конструкции евразийства
время и место действия для
инкубации и детальной проработке
способов генерирования
отдельных этнокультурных сегментов, на
основе которых могла
возникнуть российская политическая нация.
Однако, вместе с развалом
Советского Союза и переориентации,
возникших младо государственных образований
на вхождение в
мировое сообщество, это время
безвозвратно ушло. В свете
происшедших перемен евразийцы
представляются не более чем
утраченным шансом российской
просвещенной интеллигенции
вдохнуть в обессиленное тело
страстно любимого и, вместе,
ненавистного Отечества
пассионарной энергии этносов, некогда
входивших в его состав.
Источник:
http://www.iicas.org/articles/KrSt_4_04_00.htm