С.Корнев, В.Штепа. Большой раскол в евразийском движении

 

      "Западниками" в России следует называть не только тех, кто ориентирован на

      мондиализм и постлиберальную модель современной Европы и США: к числу

      западников относятся и многие из тех, кто считает Запад и США своими

      врагами, но при этом сам духовно принадлежит к Западу, к ситуации мертвой

      разлагающейся культуры. Нужно понять, что многие традиционалистские,

      геополитические, славянофильские, евразийские идеи, популярные в России,

      это не вполне автохтонные идеи, они формировались в XIX - XX веке при

      активном влиянии западных философских доктрин. Последователи этих идей

      зачастую не способны уловить принципиальную разницу между Россией и

      Европой, они невольно смешивают юношеские мечты молодой российской

      цивилизации со старческими миражами давно "закатившейся" Европы. Яркий

      пример - те отечественные геополитики, традиционалисты и консервативные

      революционеры (особенно последователи раннего Эволы и Тириара), которые

      грезят идеей антиамериканского возрождения Европы и разделяют

      панъевропейские иллюзии. 

      В той форме, в какой общеевропейскую "консервативную революцию"

      представляют себе западные традиционалисты и их отечественные подражатели,

      она является просто попыткой гальванизировать мертвеца и для России

      совершенно не подходит. Важно понимать, что мы находимся в принципиально

      иной ситуации, чем европейские традиционалисты и консервативные

      революционеры. У них там - свалка ветхой рухляди, в которую они никак не

      могут вдохнуть жизнь, а у нас - наоборот, новая живая культура, которая

      пока не развернулась в полный рост, не оформилась, не осуществилась, и

      живет пока в форме чистой энергии, бурной беспокойной жизни. Европа хочет

      оживить себя, снова наполниться энергией, хочет взорвать себя изнутри, а

      нам, наоборот, нужно связать нашу энергию, перелить ее во что-то

      позитивное и конструктивное, в достойную этой энергии новую форму.

      Европейская идея "консервативной революции", то есть восстановления

      чего-то, что было раньше, нас в России только запутывает и сбивает с

      толку. России никакая "консервативная" революция не нужна, ей нужна

      креативная революция. Вообще, "консерватизм" в России еще долго будет

      бранным словом, потому что консервировать тут пока нечего, кроме грибов и

      ягод.

      Европейцы устали от сытой инертной "свободы", потому что им эту свободу

      уже нечем наполнить, нет нужной энергии, поэтому многие европейские

      традиционалисты и консервативные революционеры грезят фашизмом,

      тоталитаризмом, сатанизмом и т.п. Они надеются, что хорошая плетка и

      ежовые рукавицы вдохнут в дряхлое тело Европы новую жизнь, заставят его

      омолодиться. Им нужен электрошок, чтобы растормошить эту жирную биомассу,

      в которую превратилось западное человечество, чтобы снова сделать из этих

      киборгов-псевдочеловеков живых людей. А России, наоборот, нужна свобода,

      максимум свободы для самобытного творчества, - потому что Россия это живая

      страна, которую населяют живые люди. Самобытной жизнью нельзя командовать,

      самобытность - это всегда развитие снизу, это дифференциация, это

      умножение различий. Россия устала от командиров и культуртрегеров, которые

      сбивают ее с ее собственного пути и искажают ее собственную логику

      развития. Единственная актуальная проблема России - найти для своей

      свободы адекватную, конструктивную форму. 

      Еще одна опасная путаница западного и российского связана с концепцией

      "евразийства". "Евразийство" сегодня это довольно аморфный комплекс идей,

      который далеко не соответствует программе русских евразийцев П.Н.

      Савицкого, Н.С. Трубецкого и Л.Н. Гумилева. Сюда влились разработки

      современных российских почвенников и патриотов, идеи национал-большевиков,

      доктрины западноевропейских геополитиков. Сегодня в России каждая партия и

      движение, и чуть ли не каждый политик и журналист, понимают под

      "евразийством" что-то свое и вкладывают в это понятие прямо

      противоположное содержание. Даже слово "Евразия" имеет разный смысл, в

      зависимости от того, кто им пользуется. Для Гумилева и русских евразийцев

      "Евразия" совпадает с границами России: "Россия-Евразия" для них - особый

      историко-географический регион Евразийского континента, наряду с Западной

      Европой, Китаем, Индией, исламским Ближним Востоком и т.д. Другие

      употребляют термин "Евразия" в традициях западной геополитики, т.е.

      исключительно в прямом смысле, как наименование всего континента. 

      За различием в словоупотреблении порою лежат принципиально разные взгляды

      на Россию и ее дальнейшую судьбу. Русские евразийцы используют понятие

      "Евразия", чтобы обосновать органическую целостность российского

      пространства. На философском уровне этому соответствует убеждение, что

      Россия - это особая, самостоятельная цивилизация, которая должна не

      подражать кому-то, а основываться в своем развитии на собственных

      традициях и принципах. Ключ к судьбе России принадлежит ей самой. Высшим

      смыслом существования России является развитие ее собственного

      цивилизационного проекта, который был заложен в нее при рождении. 

      Для других "евразийцев", евразийцев-геополитиков, единственный смысл

      существования России - участие в великой планетарной борьбе "Суши" и

      "Моря", "евразийства" и "атлантизма", в которой континентальная Евразия

      противостоит своим морским окраинам и заокеанской Америке. С их точки

      зрения, все материальные и духовные аспекты существования России должны

      быть подчинены этой миссии. Внутренняя, органическая логика развития

      России при этом игнорируется, а смыслом ее существования становится

      "отрицательное подражание" Западу. В основу всего ставится чисто

      реактивный принцип "делать все наоборот": "исконно евразийскими" и

      "исконно российскими" объявляются западные концепции, только вывернутые

      наизнанку, перевернутые вверх тормашками. Например, вместо западной

      идеологемы "открытого общества" выдвигается столь же западная по своим

      истокам модель тоталитаризма и полицейского государства, которая в России

      была прямым следствием внедрения западных институтов и искоренения

      собственных культурных традиций. Вместо того, чтобы вообще отказаться от

      всех западных дихотомий: "либерализм" / "тоталитаризм", "открытое" /

      "закрытое", и т.д., они остаются в рамках навязанной Западом

      концептуальной схемы. Им не приходит в голову, что "закрытое общество",

      описанное в попперовской модели, это слепок темных сторон самой же

      западной цивилизации, что к применительно к незападным обществам это

      просто карикатурный шарж, который не имеет никакого отношения ни к

      органическому обществу традиционного типа (исламскому или православному),

      ни даже к общественному устройству первобытных племен (оно гораздо более

      свободно, "открыто" и демократично, чем это могли представить себе

      западные теоретики вроде Поппера). Понятно, что при такой логике

      утрачивается внимание к самобытности, к живому и органичному для России,

      не замечаются настоящие, принципиальные различия между Россией и Западом. 

 

      Сегодня можно говорить о большом расколе в евразийском движении. С одной

      стороны, есть западное евразийство, ориентированное на цивилизационные

      каноны Западной Европы, на ситуацию исчерпавшей себя культуры, для которой

      остался возможным только путь механического манипулирования, голая

      политика и стратегия. С другой стороны - восточное, русское евразийство,

      где акцент ставится на свободное развитие молодой российской цивилизации,

      а вся политическая активность, евразийское блокирование, подчинена только

      одной вспомогательной цели - защитить это пространство от внешнего

      натиска. Речь идет о глубинном концептуальном размежевании, которое в

      каждой конкретной "евразийской" доктрине может быть смазано и затушевано.

      Многие деятели патриотического движения (особенно те, которые вовлечены в

      политику), смешивают эти два проекта. Здесь и не мудрено запутаться,

      потому что западное евразийство от восточного отличается самой сутью, а не

      политической ориентацией. Оно принадлежит "Западу" по своему духу, по воле

      к разрушению, насилию и тотальной унификации, по враждебности к чужой

      самобытности и свободе. В политическом плане это течение вполне может

      ориентироваться на восточный блок, может грезить не только Европейской

      империей от Дублина до Владивостока (как Тириар), но и новой Советской

      империей или империей Чингисхана. И наоборот, многие западноевропейские

      регионалисты и новые правые по духу относятся скорее к восточному

      евразийству, чем к западному. Чтобы было понятнее, ниже обрисованы

      основные пункты этого принципиального размежевания. 

      Для западных евразийцев борьба с "Западом", с американизмом, с атлантизмом

      - это самоцель, ничего другого, кроме этой борьбы, в их манихейской

      картине мира не существует. Россия для них, как и для Бжезинского - лишь

      большая пешка на "Великой шахматной доске". Для восточных евразийцев,

      напротив, целью является свободное самобытное развитие народов Евразии, а

      все остальное - только средство. Западные евразийцы погрязли в

      материализме, в стремлении к командным экспериментам, к политическому

      манипулированию, они одержимы энтузиазмом культуртрегеров. А русские

      евразийцы полагаются на свободную волю России, на ее естественное движение

      по собственному пути, они не хотят командовать Россией, они хотят лишь

      убрать помехи с ее пути, создать идеальную среду для аутентичного

      развития. Западные евразийцы верят только в диктат организующего центра,

      делают ставку на управление сверху, на жесткие суровые меры, они зациклены

      в рамках дихотомии "либеральное" / "тоталитарное". Восточные евразийцы

      делают ставку на органичное развитие снизу, они верят в свободу, в

      соборность, в живую способность земли самой определять для себя свое

      будущее. 

      Западные евразийцы, подобно Тириару, питают склонность к

      "внутриевразийскому космополитизму", к отрицанию национальной

      самобытности, к превращению Евразии в "плавильный котел". Они не верят в

      принцип "единство в многообразии" и хотят дополнить политическое

      объединение Евразии тотальной унификацией. Для восточных евразийцев,

      напротив, превыше всего стоит самобытность и свобода всех евразийских

      этносов, земель и культур. Они считают, что Евразия должна быть

      политически едина, но регионально многообразна. "Исторический опыт

      показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой,

      объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая,

      и мусульман. К сожалению, в XX в. мы отказались от этой здравой и

      традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться

      европейскими принципами - пытались всех сделать одинаковыми. А кому

      хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России

      западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это

      неудивительно" (Л.Н. Гумилев. "От Руси к России"). 

      Западные евразийцы питают симпатии к гитлеровскому рейху, в глубине души

      они чувствуют его своим, они критикуют лишь отдельные его "перегибы" и

      "ошибки". Восточные евразийцы, напротив, сущностно отрицают Третий рейх,

      они видят в нем крайнее воплощение мертвой природы Запада, враждебной

      России. Западные евразийцы склонны к некритичному использованию рожденных

      на Западе концепций и к химерическим проектам (вроде слияния России с

      Западной и Центральной Европой). Авторитетом для них являются европейские

      традиционалисты и консервативные революционеры, национал-большевики,

      западная мистическая и нонконформистская традиция (вплоть до сатанизма и

      кроулианства). А для русских евразийцев все это, по большому счету, просто

      мусор, они относятся всерьез только к наследию русской культуры X - XVII

      веков, других древних культур Евразии (в том числе - старой европейской

      культуры), а своими наставниками считают мыслителей церкви, старообрядцев,

      славянофилов и их духовных наследников (Достоевского, Леонтьева,

      Розанова). 

      Для западных евразийцев характерна ставка на "большое пространство" и

      общее для всех линейное или циклическое время, - при этом и то и другое

      они воспринимают чисто количественно, материалистически. Они живут в мире

      геополитики, ничего кроме Империи и имперской политики не видят и не могут

      увидеть. И наоборот, для восточных евразийцев характерна любовь к

      "топосу", к малому пространству, к малой родине, они регионалисты по сути

      своей, "большое пространство" Евразии для них - это лишь общее место,

      вместилище и карта множества малых пространств. Восточные евразийцы не

      верят и в общее для всех линейное или циклическое время: для них каждая

      земля, каждый народ, каждая культура обладает своим собственным временем,

      своей собственной хронологией, из которых и складывается это асинхронное

      "большое время". По их мнению, "большое время" и "большое пространство"

      нужно организовать так, чтобы они как можно меньше мешали малым

      пространствам и малым временам, а только лишь создавали среду их

      органичного сосуществования и симбиоза. Угроза Запада, глобализации,

      атлантизма в том и заключается, что он хочет разрушить малые пространства

      и малые времена, лишить их содержания, постричь всех под одну гребенку,

      насадить единые стандарты "прогресса" и "стиля жизни". Евразийская Империя

      или евразийский политический блок должны защищать малые пространства от

      экспансии Запада, создавать условия для их самобытного развития, но сами

      при этом не должны их ломать и корежить, а иначе они ничем не будут

      отличаться от Запада. 

      Нужно четко различать западно-евразийскую геополитику, "философию

      завоевания больших пространств", и восточно-евразийскую геофилософию,

      "философию локального, определенного места, топоса", для которой

      геополитика - только вспомогательное средство. Геофилософия не мыслит

      абстракциями "больших пространств", живущих в едином и синхронном "большом

      времени", она мыслит самобытными культурами, обитающими в собственном

      локальном пространстве-времени, выпадающими из "пространства Минковского".

      Геофилософии политически соответствует регионализм, а не геополитика. Как

      только мы углубляемся в стратегию, в геополитику, в войну Суши и Моря, -

      тут же вместе с "большим пространством" приходит и "большое время", и

      историцизм, и грубый эволюционизм, и линейный прогресс. "Большое

      пространство" и "большое время" - это строго взаимосвязанные вещи. Ныне

      вместе они и утверждают "постав", мир сугубо технократической экспансии и

      всеобщего культурного усреднения. 

      Для восточных евразийцев Россия не тождественна "Евразии" как "большому

      пространству". Если Россию сводить просто к геополитическому "большому

      пространству", то теряют свое значение конкретные очертания России и

      определенность российской культуры. На уровне чистой геополитики

      существование России как России особого смысла не имеет, поэтому она и

      выпадает из рассуждений западных евразийцев, она для них - лишь

      геополитический конгломерат. Для них по большому счету неважно, есть в

      Евразии граница между Китаем и Германией, или нет, главное, чтобы было

      "большое пространство". И наоборот, для восточных евразийцев Россия,

      несмотря на многосоставность, несмотря на различие культур и ландшафтов,

      это не геополитический конгломерат ("большое пространство"), а живой,

      самобытный и внутренне единый топос, который по-разному проявляет себя на

      всем пространстве от Минска до Сахалина. Речь идет не о сумме, а о

      неделимом целом: здесь, по аналогии с гумилевским понятием "суперэтноса"

      нужно вести понятие "супертопоса", который очерчивает территорию этого

      суперэтноса. Отношения между отдельными российскими землями и культурами

      чем-то сродни отношению между лицами православной Троицы. В каждом клочке

      российской земли заключается вся Россия. Именно поэтому русским сознанием

      так болезненно переживается потеря российских земель, - речь идет не о

      количестве, а о качестве, о том, что у всего российского супертопоса

      отнимаются некоторые формы выражения. В каждом российском пейзаже незримо

      присутствует вся Россия, от березовых рощ и южной степи до тайги, тундры,

      северных льдов и какой-нибудь сумрачной скалы в Тихом океане. 

      Иногда разницу между "атлантизмом" и "евразийством" видят в том, что в

      основании первого лежит философия времени, а в основании второго -

      философия пространства. Это не совсем так. В основании западной

      геополитики лежит не философия времени, а философия мертвого,

      "опространствленного" времени, "проквантованного", бухгалтерского времени,

      где есть равномерно размеченная "временная ось". Эта философия задает

      логику развертывания "постава", который постепенно очищает все новые

      пространства планеты от их собственной локальной логики и втягивает в

      единый процесс тотальной утилизации. Каждая их этих земель-топосов

      получает смысл "сверху", в зависимости от своего участия в этом глобальном

      процессе. Вне линейного движения утилизации она смысла уже не имеет,

      потому что все, что не укладывается в этот процесс, "поставом" обрубается

      и стирается. (В этой связи показателен главенствующий ныне, сугубо

      утилитарный критерий различия российских регионов - "доноры" и

      "дотационники". Тот же критерий применяется и на глобальном уровне.) И

      наоборот, евразийская геофилософия, лежащая в основании регионализма, -

      это философия "овремененного", живого пространства, топоса, живущего в

      своем, локальном, малом времени (как у Хайдеггера в "Проселке"). Этот

      топос уникален и самоценен - чтобы наполниться смыслом, ему не нужно

      встраиваться в глобальное пространство-время, - наоборот, только от него

      это "большое время" и может наполниться смыслом. Когда в большом

      пространстве-времени ощущается пустота, один из них, самый живой в данную

      эпоху, взрывается, заполняет своим смыслом образовавшиеся пустоты и

      оживляет остальные миры-топосы. "Большое пространство" мыслится при этом

      как система свободных монад, каждая из которых в свое время берет

      управление на себя, задает всей системе определенную конфигурацию и

      объединяет ее для защиты от внешней агрессии. В сегодняшнем мире эта

      миссия принадлежит России. 

      Не случайно, что огромный вклад в развитие геополитики и геостратегии

      внесли англичане и американцы, идеологи атлантизма (Макиндер, Мэхэн,

      Спикмен). Атлантисты живут в мире геополитики, в мире борьбы за власть, в

      мире "большой шахматной игры", для них это - первичная реальность. Они не

      люди, а зомби, их жизнь лишена какого-либо самостоятельного внутреннего

      смысла, вне этой бесконечной погони за успехом, за властью, за прибылью. А

      в рамках евразийской геофилософии геополитика может быть только вторичным

      продуктом, как мера защиты, как воля к сопротивлению "вражеской

      геополитике", геополитике Запада, который хочет всех подчинить,

      унифицировать, "оцифровать". Понятно, что поодиночке народам Евразии от

      Запада не спастись, вот им и приходится соединять свои малые пространства

      в некое общее, большое и могучее. Вот что писал об этом Гумилев ("От Руси

      к России"): "При большом разнообразии географических условий для народов

      Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения.

      Дезинтеграция лишала силы, сопротивляемости; разъединиться в условиях

      Евразии значило поставить себя в зависимость от соседей, далеко не всегда

      бескорыстных и милостивых. Поэтому в Евразии политическая культура

      выработала свое, оригинальное видение путей и целей развития". Отсюда,

      кстати, легко понять принципиальную разницу между регионалистами и

      сепаратистами: регионалисты выбирают самобытность и самостоятельность, но

      готовы пожертвовать политической суверенностью ради защиты общего дома, а

      сепаратисты, которые предлагают разрушить общий дом во имя каких-то

      западных абстракций, это предатели и коллаборационисты.

      При этом "метафизический Запад" - это не обязательно США и НАТО, - это

      любая мертвая сила, которая стремится к унификации и тотальному контролю.

      Учитывая, что весь мир сегодня вестернизирован на уровне сознания, она

      может исходить не только из Вашингтона и Брюсселя, но и из Москвы, из

      Пекина, из Багдада и даже из Тегерана. Скажем, советский тоталитаризм -

      это тоже Запад, японский милитаризм в первой половине нашего века - это

      тоже Запад, и т.д. При попытке отличить западную геополитику от

      автохтонной, восточно-евразийской, ключевой момент - что, собственно, этой

      геополитикой защищается. В автохтонной геополитике предмет защиты -

      свобода и самобытность конкретных земель и народов, которые в них

      проживают, а все остальное - это уже средство. В западной геополитике

      народы это только предлог, а на самом деле защищаются некие абстрактные

      принципы (неважно какие - "чистота расы", "либеральные ценности",

      "гуманизм", “коммунизм” и т.п.). 

      Западное евразийство, особенно в его панъевропейской форме, направлено

      против США и западной экспансии только политически, а в духовном измерении

      оно с ним полностью солидарно, оно опирается именно на западную философию

      и на западную геополитику. Это попытка, прикрываясь политическим

      антиамериканизмом, уничтожить Россию духовно, низвести ее до уровня

      полигона для новых геополитических экспериментов. Здесь особенно

      показателен проект Тириара: превратить Евразию в этнический "плавильный

      котел", расформировать старые нации, стереть региональные различия и

      границы, а в качестве общеупотребительного языка насадить английский. Хотя

      Тириар и не считается "классическим" евразийцем и традиционалистом, все же

      именно он изложил истинную суть западно-евразийской идеи, - он высказал

      то, к чему она в пределе приводит. Он наглядно продемонстрировал, что

      отнюдь не любая форма антиамериканизма является позитивной. У Тириара мы в

      утрированной форме найдем все, что в зародыше скрывает любая

      западно-евразийская доктрина: речь идет о строительстве "с чистого листа",

      где от нынешней Евразии берется только ее материальная основа, а все ее

      традиции, все культурное многообразие объявляется ненужным хламом. Тириара

      это не смущает, потому что Европе все равно нечего терять, ее духовное

      развитие давно завершилось. А вот нам есть, что терять и есть, что

      защищать, - это наш собственный российский проект, который еще не

      развернулся в полный рост и который ждет великое будущее. 

      В России западное евразийство редко предстает в своем "чистом" обличье,

      гораздо чаще оно прикрывается русско-евразийской фразеологией. Такой

      идеолог может красноречиво рассуждать о русской цивилизации, об особом

      российском пути, об уникальном смысле, которым наделено существование

      России и т.д., - но в конце концов оказывается, что вся "особость" и

      "самобытность" России сводится к "Империи", и никакого иного, внутреннего

      смысла ее существование не имеет. Это и есть те "уши", по которым можно

      угадать западно-евразийский проект, какой бы риторикой он ни прикрывался.

      В этом проекте Россия - только средство, расходный материал, а цель -

      победа в некоей "тотальной войне".

      Западные евразийцы, так же как и западники-либералы, не способны увидеть в

      России особый самоценный мир, независимый универсум, со своей логикой

      развития, своими ценностями, принципами и критериями оценки. Они смотрят

      на нее чужими глазами, Россия для них - нечто случайное и лишенное смысла,

      и потому они пытаются подогнать ее под свой шаблон, навязать ей некую

      внешнюю "цель жизни", "обрезать все лишнее". Для них "из России можно

      вылепить что угодно", и здесь они ничем не отличаются от горе-реформаторов

      90-х. И манера поведения у них та же: крушение своих планов они объясняют

      происками врагов, косностью народа, мелкими тактическими ошибками, - но не

      тем, что Россия, как живое существо, отторгает их от себя. То, что шаблон

      у западников-евразийцев несколько иной, чем у западников-либералов, ничего

      не меняет: они работают с ними в одной упряжке, играя в их планах роль

      "злого следователя" и формируя ущербный имидж патриотическому движению.

      Своим мнимым противоборством они отвлекают людей от по-настоящему

      альтернативных проектов, а их агрессивная одержимость внушает многим

      русским отвращение к любым формам национального самоопределения, которое,

      по вине этих идеологов, связывается в человеческом сознании с чем-то

      мрачным, архаичным и несвободным.

      В любой доктрине, которая самобытное развитие российской цивилизации, как

      высшую цель, пытается подменить какой-то идеологической или

      геополитической химерой, мы должны видеть еще одно оружие Запада. Какой

      смысл защищать Россию от НАТО и США, если ради укрепления имперской мощи

      нас призывают собственными руками вытравить нашу исконную культуру и

      насадить слегка видоизмененный американизм или гитлеризм? Существование

      такой империи лишается смысла, потому что внутри нее не останется ничего,

      что стоило бы защищать. В конце концов люди сами от нее откажутся и пойдут

      с поднятыми руками сдаваться Западу, - как и случилось с Советским Союзом,

      крушение которого связано с той же ошибкой - ставкой на материальное в

      ущерб духовному. Только восточное евразийство - истинное евразийство,

      оставляющее культурам континента свободу и самобытность, а западное

      евразийство - это еще один вариант западной экспансии, пятая колонна

      атлантизма, это попытка сделать с народами Евразии то же, что и с

      исконными обитателями Северной Америки. Разница между западным и восточным

      евразийством примерно такая же, как между черной закорючкой свастики и

      настоящим солнцем, источником света и жизни.

       

      Июнь 1999

 

           Иточник: http://www.stormloader.com/continent/eurasia.htm

 

 

 

                               В библиотеку                                                      На главную страницу