В.Каганский.Евразийские регионы и евразийские образы регионов

                      Полевое исследование евразийства

            Полевые наблюдения дают существенный материал для выявления

            реального смысла и статуса евразийской концепции России и для ее

            осмысления в более широком контексте жизни современного пространства

            России, каковая отнюдь не сводится к трансляции смыслов, статусов и

            ресурсов из Центра (Москвы) и реакции на них периферии (регионов),

            как и вообще к взаимодействию в (мнимой) системе "центр — периферия

            (регионы)". Материалы полевых исследований — источник сведений о

            состоянии и трансформации пространства и регионального сознания и

            актуализации в нем тех или иных идеологем в евразийских* (1) и/или

            сходных с ними регионах, а также в регионах, интересных для

            сравнения с евразийскими*.

            Евразийство осмысливалось и изучалось нами как схема, своеобразная

            модель территории (включая ее трансформацию) и одновременно как

            культурно-идеологическая доктрина, — позиция идентификации и

            источник средств культурного и политического самоопределения

            территорий (стран, регионов), то есть схема пространственного

            самоописания в широком смысле. Поэтому нами выяснялось: 1)

            соответствие ситуаций конкретных территорий евразийской* модели, 2)

            роль евразийских идей в самосознании территорий, региональном

            сознании, значимость евразийских идей для общественности территории,

            3) роль евразийства не только как конкретного источника и содержания

            регионального самосознания, но и его своеобразного прототипа,

            эталона, модели.

            Принципы и техника полевого исследования

            Включение полевых исследований в изучение даже доктрины (не только

            феномена) представляется принципиальным не только для наблюдения

            регионально-идеологической конкретики, то есть частных реализаций,

            вариантов общей ситуации, выдвижения новых гипотез и "верификации"

            или "фальсификации" имеющихся. В этом отношении путешествия

            неспецифичны, у них есть иные, более специфические и более

            основательные причины.

            Страна как реальное сложное целое есть (в частности) комплекс

            позиций — и как реальный объект и как предмет исследования. Страна

            есть и дана — потому и не может иначе быть понята и исследована как

            — совокупность позиций, точек зрения, отчасти сопряженных с

            различными частями страны, особенно территориальными. Одна из

            главных причин игнорирования либо даже отторжения общественностью (в

            том числе научной) регионов многих исследований современной России,

            по-видимому, состоит в универсализации в этих исследованиях

            одной-единственной, неосознанно московско-центральной точки зрения

            (ср. расхожий штамп "центр и регионы", уже предполагающий позицию

            "над регионами"). Однако одна-единственная точка зрения на

            пространный (буквально) объект означает игнорирование его

            расчлененности на части и само наличие частей, то есть, в конечном

            счете, содержит неявно фундаментальную предпосылку о лишенности

            объекта значимой дифференциации, протяженности, качественного

            размера, наличия самих существенных частей (в логическом смысле — то

            есть таких, без которых данный объект не является самим собою).

            Такое представление делает регионы (и иные места) интенсионально

            несуществующими, — не существующими с точки зрения содержания,

            вносимого ими в понятие России; понятие России оказывается лишенным

            тех аспектов содержания, которые связаны с самим наличием в ней

            разных существенных частей. Огрубим и обобщим проведенное

            рассуждение: объект, для понимания какового необходимо и достаточно

            одной-единственной позиции — не имеет частей, "состоит" из

            одной-единственной части (этому не противоречит и представление о

            своего рода "броуновском движении" регионов разных рангов, которое

            может тогда обоснованно описано только макроскопическими

            параметрами). В таком случае рассмотрение России (вообще любой

            страны или территориальной отдельности) с одной точки зрения

            означает несуществование ее частей, отсутствие вариантов целого. (Мы

            увидим ниже, что проводимые из столиц=Центра (с позиции Центра)

            исследования, по большей части "западнические", универсалистские по

            установкам имеют под собой в части игнорирования расчлененности

            страны те же основания анализа и просто восприятия страны страны,

            как и евразийские). Хотя региональное сознание вряд ли глубоко

            рефлектирует ситуацию, но и вне рефлексии для него такой подход

            очевиден, поскольку выражается в отсутствии способов учета реальной

            специфики, интересов и позиций конкретных мест. Монопозиционность

            означает игнорирование регионов.

            Нельзя сказать, что эта позиция преступна или порочна, — но она

            ошибочна и потому крайне неэффективна. Всякое исследование важного

            для страны феномена нуждается в обращении к нескольким частям страны

            как позициям, — если даже исследуемый феномен локализуется в одном

            месте; впрочем, именно на этом настаивает старая добрая методология

            и истории и естественной истории, обязывающая использовать

            сравнительный подход (2). Именно так преодолеваются каверзные

            трудности концептуального рассмотрения единичного объекта. Ведь

            последний, строго говоря, не может теоретически рассматриваться,

            однако если он состоит из подобных целому частей (автомодельная

            симметрия) и/или дан как множество реализаций и/или во множестве

            соотнесений с иными объектами, то может, даже должен — ведь

            структура единичного объекта складывается из того общего, что

            объединяет объекты в тех отношениях, где он соотносится с иными

            объектами.

            Путешествие и есть осуществление сравнительного подхода почти

            буквально, как "нанизывание" на маршрут соотносимых частей объекта,

            прохождение серии взаимосвязанных позиций (3). Наличие в самой

            изучаемой реальности многих разных неслучайно соположенных и

            сопряженных мест — онтологическая основа путешествия. Путешествие

            непосредственно реализует полипозиционность и сравнительный подход,

            тогда как экспедиционные исследования (обычное полевое исследование

            в социальных науках) или разного рода опросы общественного мнения

            лишь в лучшем (редком) случае собирают для них материал. Заметим

            кстати, что научные и завоевательные экспедиции не только структурно

            сходны — часто это одни и те же экспедиции (4).

            Наши полевые исследования — профессионализированное путешествие:

            активное включенное динамическое полипозиционное наблюдение; эта

            техника априори предполагает смысл, ценность, постижимость и

            выразимость сходств и различий мест. Предмет таких путешествий —

            всегда культурный ландшафт, в котором акцентируются те или иные

            формы и слои содержания. Такие путешествия (они осуществлялись

            автором в подавляющем большинстве случаев в одиночку, но во всех

            случаях имело место единство путешественника как субъекта

            путешествия) включают маршрутные наблюдения, включение в местные

            информационные потоки и комплексную коммуникацию (в том числе беседы

            типа фокусированных интервью и иные) и активное взаимодействие на

            основе лекций, докладов, бесед. В основных городах комплекс работ

            включает: визуальные наблюдения и экспресс-обследования городов,

            сбор, изучение и экспресс-анализ местных масс-медиа (бумажные, радио

            и телевидение), литературы краеведческой и региональной, включая

            местную художественную, изучение транспортно-коммуникационных

            ситуаций, работу в краеведческих и иных музеях (это часто яркие

            фокусы автопрезентации регионального сознания, особенно учитывая

            происходящий в стране музейный бум и множество новых экспозиций),

            циклы бесед с представителями научной, музейной, вузовской и иной

            культурной среды как носителями регионального сознания и/или

            экспертами по региональным ситуациям и т.п. Весьма значимы и

            информативны были и обильные контакты с т.н. "обычными людьми",

            неполнота и фрагментарность представлений которых о нашем предмете

            (как и о самой территории) сполна компенсировались их

            многочисленностью и неискушенностью, то есть отсутствием тех штампов

            и концептуальных клише, которыми переполнено (и даже замусорено)

            сознание образованной публики. Включение в регион имеет составной

            частью дискуссии на базе проведения экспресс-экспертизы региональной

            ситуации и предъявления ее результатов (что принципиально отличает

            наши беседы от коммуникации типа фокусированного интервью, делая их

            в целом куда более заостренными и содержательными, но в ряде случаев

            приводя к конфликту или блокировке коммуникации; однако темы,

            вызывающие конфликт или такую блокировку коммуникации сами по себе

            весьма информативны). В ходе осмотра городов (особенно больших) и

            работы с материалами касательно их существенно было проводить

            экспресс-диагностику основных типов названий городских объектов.

            Весьма важно и включенное в осмотр населенных пунктов, но имеющее и

            самостоятельное значение пребывание в местных фокальных объектах (в

            том числе — и ближне-загородных) общение в них и по их поводу с

            жителями из разных групп населения и специалистами. Таковы Откос и

            Кремль в Нижнем Новгороде, памятник Ермаку в Тобольске, монумент

            "Европа-Азия" в Оренбурге, часовня на Стрелецкой горке (изображна на

            купюре достоинством 10 руб. (до деноминации — 10 000 руб.) и

            Красноярские столбы в Красноярске: площадь Республики в Астане. Мы

            вообще стремились обращаться ко всем фокусам автопрезентации

            регионального (городского) сознания, каковые фокусы с большей или

            меньшей полнотой следовало вначале опознать.

            Наблюдения и содержание бесед фиксируются в полевом дневнике в

            текущем режиме; кроме "внешних впечатлений" обязательно фиксируются

            события самого путешествия и личное состояние путешественника.

            Повествовательно-линейный основной текст дневника сопровождается

            довольно многочисленными и разнообразными комментариями, перечнями,

            подсчетами, схемами, расшифровками и росписями отдельных бесед и

            событий более подробно и проч. (5); при расшифровке дневников в

            Москве в них не вносится никаких изменений и дополнений, однако

            производится довольно заметная линеаризация материала. Не входя в

            неуместные здесь подробности, стоит только сказать, что ряд

            существенных моментов интерпретации и реконструкции культурного

            ландшафта производится в ходе самого путешествия (или, что на самом

            деле существеннее — в состоянии "путешественности") и более не

            пересматривается, хотя и дополняется.

            Для включения более подробно обследованных регионов в географический

            контекст больших территорий ведутся маршрутные наблюдения в разных

            масштабах с разных (всех доступных) видов транспорта (в

            рассматриваемом цикле путешествий это были: воздушный транспорт,

            железнодорожный разных типов, междугородный и пригородный

            общественный и частный автомобильный (включая и грузовой), в том

            числе в режиме автостопа, все виды городского транспорта, водный —

            магистральный, местный скоростной, паромный, подъемники и фуникулеры

            etc). В каждом месте в зависимости от его специфики,

            продолжительности пребывания, наличия контактов и др. акцентируются

            те или иные моменты. Каркасом для интерпретации состояния территории

            служит несколько концептуальных схем культурного ландшафта, в том

            числе разработанных или развитых автором (6); однако путешествие как

            способ исследования, в отличие от исследования экспедиционного,

            предполагает открытым набор интерпретаций, и даже — возможность

            порождения новых способов, приемов и концептуальных схем

            интерпретации, как и проблематизации наличных. Однако, надеемся,

            подмены наблюдений априорными схемами не происходило — еще и потому,

            что во всяком конкретном месте использовался ряд разных, даже

            противоречащих друг другу схем. Эти схемы концептуально обобщенно

            представляют морфологию культурного ландшафта больших территорий.

            Кроме того, в нашем случае и речи не шло о верификации или

            фальсификации гипотез, поскольку нами осуществлялось теоретическое

            полевое исследование, где — как проницательно заметил С.В.Чебанов,

            рефлектируя наш опыт — идет прежде всего порождение эвристик, а не

            сверка гипотез (7). Независимо от сплошности и различий плотности

            наблюдений по маршруту избранные приемы исследовательского

            путешествия позволяют интерпретировать и реконструировать сплошную и

            довольно широкую полосу территории (8).

            Полигон полевых исследований

            Полевые исследования затронули Центр, Поволжье, Урал, Сибирь в

            России и Северный Казахстан; только путешествия 1999-2000 гг. — 12

            регионов России и 2 региона Казахстана, в том числе более 10 000 км

            маршрутных наблюдений (9).

            Полевой полигон охватил "евразийский полумесяц*" от Волги до Енисея

            и Байкала, от Тобольска до Астаны: ряд титульно "тюркских"

            (фактически тюрко-славянских) степно-лесных, то есть "настоящих

            евразийских*" регионов (Казахстан; Башкирия, Хакассия) и территорий

            (Урало-Поволжье, территория сибирских татар). Именно здесь, согласно

            классическому и современному евразийству, должна была бы проявиться

            и наблюдаться регенерация единого евразийского пространства,

            активизация связей между разными частями Евразии*, а также

            актуализация евразийских идей в политической и культурной жизни.

            Полевой полигон — ядро России=Евразии*; это и сейчас — ядро России,

            основа ее современной ресурсной экономики (нефть, газ, уголь,

            металлы, электроэнергия; производства военно-промышленного

            комплекса); ныне территория изменила положение и статус, сочетая

            структуры и функции ядра страны (и государства) и его нового

            приграничья. Территория имеет и имела широкие связи в пределах

            Евразии* и Евразии, входила в евразийские государственные

            образования от государств гуннов и протохакасов до империи

            Чингис-хана и государств-наследников, особенно Сибирского царства

            (завоеванного Ермаком). Территория включает стык макрорегионов —

            Средней России, Поволжья, Урала, Сибири, современное порубежье

            России, пограничье с Казахстаном. Включение этих территорий в Россию

            и означало ее превращение в евразийскую страну-государство

            геополитически, по размеру и структуре пространства (хотя есть

            мнение, что Россия (Московская Русь) уже стала империей

            этнокультурно и политико-технологически, уже включив Казань и

            Астрахань). Присоединение этой территории к России означало выход к

            евразийскому степному кочевому миру и включение его в состав

            империи, почти воссоздание Евразии евразийцев, Великой Степи. На

            территории — ряд крупных исторических и культурных центров и

            археологических памятников.

            Результаты полевых исследований

            Евразийская схема или хотя бы гипотеза происходящей реставрации

            (регенерации) России=Евразии* и/или становления новой евразийской

            общности (государственной или иной) не нашла никакого подтверждения.

            В пространстве России и Евразии евразийские* связи малосущественны;

            преобладают отнюдь не внутренние близкие связи между сопредельными

            частями Евразии* — а внешние и далекие связи между фрагментами

            Евразии* и внешним миром, даже там, где такие связи противоречат

            географической логике, соседству и близости территорий.

            Отношение к евразийству — неизвестность самой доктрины, ее

            игнорирование или безразличие. Евразийская концепция на территории

            малоизвестна и почти не обсуждается (за одним исключением); является

            достоянием очень узкой группы специалистов, да и среди них

            понимается размыто и скорее как интеллектуальная, а не

            идеологическая доктрина.

            В региональном сознании обследованных территорий собственно

            евразийство не играет почти никакой явной роли. Евразия* не стала

            идентификатором обследованных территорий, даже при остром дефиците

            средств идентификации регионов и территорий, включающих несколько

            регионов. В территориальной идентификации регионов и иных территорий

            актуальнее существующие реально и/или привычные для сознания

            регионы-стереотипы, крупные историко-географические макрорегионы —

            прежде всего Урал и Сибирь. Граница "Европа//Азия" (она условна и не

            выражена в культурном ландшафта) — куда более важный символ и

            средство территориальной идентификации для территорий, нежели

            Евразия*. Даже новая граница России (граница РСФСР, ставшая границей

            РФ) куда более значима для регионального самоопределения, она

            формирует и/или выражает региональное ощущение "нового порубежья" в

            ряде регионов по границе РФ с Казахстаном. Эти границы — не только

            не евразийские*; они не существуют, если существует Россия=Евразия*.

            Единственное исключение — Казахстан; он официально строится как

            "евразийское государство", сторонник евразийской интеграции как

            основы СНГ, однако противник любой, даже евразийской империи

            (имперская модель для самого Казахстана — нонсенс). Однако в

            евразийской* политической риторике Казахстана евразийское

            пространство значения не имеет — только евразийский культурный тип.

            В новой "частной" топонимике и ономастике мы не заметили какого-либо

            евразийского уклона сравнительно с принимаемым за фон регионами

            средней России. Азиатский слой ономастики виден повсюду, но он

            очевидно "привезен" выходцами из соответствующих территорий. Ничего

            не удалось выяснить и относительно существования рок- и поп-групп

            евразийской ориентации (нашим респондентам был понятен сюжет, но они

            не знали о существовании подобных групп, в отличие от разных иных).

            Нет активизации связей внутри Евразии*, между ее составными частями.

            Даже прежние, советского времени, связи резко ослабли. Связи

            замыкаются в пределах вновь возникших на месте СССР стран=государств

            и регионов РФ; институциональные (административно-государственные

            структуры) сильнее, чем любые иные территориальные структуры. Новые

            связи ориентированы не в направлении "север — юг" (главном для

            интеграции Евразии*, исторически традиционном и отвечающем

            дополнительности разных зон традиционного культурного ландшафта), а

            в направлении "запад — восток" (вовлечение ресурсов постсоветского

            пространства в мировую экономику). Даже Красноярский край и тем

            более территории к западу от него ориентированы на Европу

            (экономически — и Северную Америку). "Евразийское присутствие" на

            территории, — прежде всего люди и капиталы Восточной Азии.

            Евразийские страны СНГ и регионы России связаны между собой не

            сильнее, а гораздо слабее, чем раньше. Транспортно-коммуникационной

            реставрации единого евразийского пространства не происходит. Даже,

            казалось бы, соответствующие евразийской гипотезе новые связи,

            потоки, маршруты транспорта детерминированы и мотивированы

            прагматически, но никак не евразийски (10).

 

            Не формируются новые, не активизируются старые центры связей

            европейско-российского и азиатского сегментов Евразии*, каким

            создавался в XVIII веке Оренбург, — лишь угасают как "евразийские

            центры*". Саратов, Балаково, Оренбург, Магнитогорск, Челябинск,

            Курган — приграничные центры России, в чью сферу влияния входят

            сопредельные территории Казахстана — не работают как ворота России в

            Казахстан и вообще Евразию*: нет "международных" автобусных

            маршрутов, нельзя купить валюту Казахстана, приобрести литературу

            или информацию по Казахстану; в этих регионах России нет

            представительств Казахстана, хотя там весьма значительно — и растет

            — казахское население, особенно на окраинах регионов. По данным и

            сообщениям экспертов, точно такова же ситуация в городах с

            аналогичным географическим положением и потенциальной ролью —

            Астрахани, Омске, Новосибирске, Самаре. (Исключение — использование

            пассажирами Казахстана российских аэропортов, где ниже цены, а также

            перевозки частными такси через границу — но эти потоки невелики.)

            Представления об обыденной жизни по обе стороны границы

            Россия//Казахстан носят мифический характер, несмотря на практически

            открытую границу, в частности, возможность ее пересечения без

            всякого контроля пригородным транспортом по магистралям, местным

            дорогам или пешком. Евразийское* соседство предстает для указанных

            территорий России источником трудностей, забот и проблем, а не как

            благо или источник развития; зарубежные евразийские территории

            предстают чуждыми. В евразийской* логике следовало бы ожидать союза

            трех крупных тюрко-славянских республик-регионов

            (Казахстан-Башкирия-Татария), — но это не оправдывается.

            Границы России и Казахстана контактных функций не выполняют, хотя

            они сопрягают дополнительные (комплементарные) территории, каковые и

            на самом деле и для евразийства являются, с одной стороны, Поволжье,

            Урал и Южная Сибирь, а с другой — Казахстан, напротив, всюду имеет

            место ослабление связей вплоть до разрыва. Яркий пример — полное

            исчезновение (ранее бывшего) авиасообщения между Казахстаном и

            смежными районами России, и даже между Уфой и Казанью (крупнейшими

            евразийскими (титульно тюркскими) регионами РФ), равно как

            отсутствие представительства Казахстана в Башкирии; наконец,

            отсутствие связей между вузами российских евразийских территорий и

            Казахстана (те и другие имеют большие связи с Москвой; достаточно

            заметные связи с Турцией также осуществляются каждым регионом по

            отдельности). Здесь налицо усиление барьерных функций границы РФ,

            как и по всему периметру РФ (11). Функции новых государственных

            границ оказываются барьерными; границы все более разрывают

            территорию Евразии*, причиной чему даже не физическая трудность

            преодоления рубежей, а ориентация экономических и иных связей; даже

            существующие транспортные магистрали недогружены. Евразийское*

            пространство распадается, — а не объединяется, что должно было

            следовать из евразийской концепции.

            Серьезный довод против евразийства — то, что процессы

            пространственной самоорганизации в ходе и после распада СССР не

            ведут к восстановлению "евразийских связей" — они скорее рушатся;

            спонтанно евразийская модель не реализуется, пространственная

            самоорганизация лишена евразийской* доминанты. Происходит скорее

            восстановление, — если не укрепление — единства таких комплексных

            регионов, как Урал и Сибирь, параллельно их дистанцированию от

            Москвы (и Москвы как города и как Москвы как Центра РФ) и

            Европейской России в целом. Укоренная в почву евразийского

            пространства, как полагают евразийцы — евразийская* общность не

            возрождается при снятии внешнего давления, каковым было советское

            единое общество=пространство=государство, в этом смысле вполне

            евразийское*. Возрождаются, реставрируются, реконструируются и даже

            конструируются совсем иные общности; однако ниже мы обратим внимание

            на то, что хотя сама по себе евразийская модель не работает, но

            действуют элементы евразийской логики "самосознания пространства".

            На всех обследованных территориях восточной части России — зоны

            нового освоения и исторически недавнего заселения — в обыденном

            сознании населения регионов значимы и как таковые осознаны не

            этнические или культурные оппозиции сами по себе, а оппозиции

            "местное (коренное) население — пришлое (новое) население", что

            равно касается и русского и нерусского населения. Впрочем, эта

            оппозиция существенна, видимо, для всех территорий нового заселения,

            даже на Карельском перешейке, на юге Сахалина, в Калининградской

            области и пр.; именно в районах нового заселения стаж жизни на

            территории приобретает особую ценность. Иными словами, в первом

            приближении территориальные общности населения административных

            регионов оказались сильнее этнокультурных; разумеется, в

            определенном этнокультурном диапазоне: в Калининградской области вне

            схемы оказываются немцы, на Сахалине — корейцы, на Дальнем Востоке —

            китайцы.

            Ситуация в конкретных регионах

            Ниже дано кратчайшее резюме результатов работы в ряде отдельных

            регионов.

            В Рязанской области, включающей территорию бывшего Касимовского

            царства, ближайшего к Москве культурного и политического очага

            мусульманской культуры (ныне угасшего), несмотря на сохранность ряда

            памятников, содержание экспозиций краеведческих музеев, остатки

            татарского населения — евразийская идея не известна; попытки ее

            обсуждения не удаются. Реставрации евразийских связей не

            наблюдается, как и возрождения татаро-мусульманской культурной

            среды, хотя и есть слабые связи с Татарией.

            На Урале (Свердловская, Челябинская, Оренбургская области), несмотря

            на то, что территория лежит в центре Евразии и Евразии*, на пути из

            России в Среднюю Азию, никакой активизации евразийских связей нет.

            "Евразийские регионы" между собой плохо связаны в транспортном,

            экономическом, культурном и политическом отношении.

            В региональном самосознании Урала велика роль границы Европа//Азия

            как символа. Граница Европа//Азия, условная линия, невыраженная в

            природном и культурном ландшафте, не раз менявшая формальное

            положение и в советское время, становится символической осью Урала

            (и чуть ли не России в целом). Сходна символическая роль "Центр

            России", пропагандируемая во многих местах, в том числе и Сибири.

            Следует ожидать оживления общеуральской идентичности, в частности,

            связанного с актуализацией огромного, но пока невостребованного

            (незамеченного?) символического ресурса –"Центр России на оси

            Европа//Азия".

            Оренбургская область самоопределяется прежде всего в уральском

            контексте и как регион нового порубежья — но не как граница Урала (с

            Казахстаном), а как часть границы РФ, но без реальных структур

            обеспечения границы и с доминированием в обыденном сознании

            барьерного аспекта границы. В Оренбурге царит полное безразличие к

            евразийству, хотя Оренбург основан и выстроен именно как ворота

            (торговые ворота и окно-бойница) в степную и Среднюю Азию; это был

            (или по меньшей мере замышлялся как) степной Петербург, окно России

            в степной океан, некогда крупный центр связей с ней. Хотя в начале

            1990-х гг. были попытки представить область как представителя России

            для Азии; не будучи ничем подкреплены, они просто растаяли.

            Сколько-нибудь значительных связей с соседним Казахстаном нет

            (Оренбургская область как-то выпадает из картины, это заслоненный

            регион — его образ находится в тени окружающих регион гораздо более

            крупных соседей — Башкирии, Самарской, Свердловской, Челябинской

            областей; так Удмуртия заслонена Татарией и Пермской областью,

            Хакассия — Красноярским краем и Кемеровской областью и т.п.).

            Башкирия — республика в составе РФ, со всех сторон окруженная ее

            территорией; элита Башкирия не ставит под сомнение пребывание в

            составе РФ, хотя и при условии максимальной, предельной автономии

            внутри нее (возможность оказаться соседом Казахстана — Башкирию и

            Казахстан разделяет узкая полоска Оренбургской области —

            воспринимается как опасность и угроза). Республика Башкортостан явно

            строится как национальное государство башкир; практикуется

            государственный национализм с чертами республиканского и

            общеуральского регионализма. (Краткость текста трудно совместить с

            оценками в стиле политической корректности, поэтому напомним, —

            излагаются результаты не эмпирического анализа, а включенной

            экспертизы способом путешествия). Быстро идет выращивание

            национальной элиты, стимулируется рост ее численности и статуса, в

            том числе формального. Самосознание иных региональных групп сложнее,

            существенна роль общеуральской региональной идентичности. Элита и

            общественность болезненно остро отреагировала на расчленение Урала

            границами недавно созданных федеральных округов; это свидетельство

            ощущаемой и осознанной целостности Урала; показательно, что

            уральские языковеды начали развивать идею уральского языкового союза

            вплоть до включения в него уральских диалектов русского языка

            (согласно принятому экономическому ранее районированию, в данном

            случае совпадающем с научной географией и обыденным сознанием,

            Башкирия — часть Урала). Отношение в Башкирии к Татарии и Казахстану

            сложное и скорее настороженное.

            Чрезвычайно сильный, яркий и пестрый идеологический "вулкан" сейчас

            существует вокруг Аркаима (юг Челябинской области). Аркаим —

            археологический (и природный) заповедник на базе археологических

            находок и раскопок древнейших протогородов, достаточно хорошо

            сохранившихся для реконструкции, самый старый на территории России

            (и, наверное, Евразии*): 38 веков — ровесники Пирамид Египта. Сейчас

            Аркаим стягивает эзотерических туристов из многих стран,

            одновременно фигурируя в астрологической, геополитической,

            мистической, националистической (причем разной — "арийской",

            башкирской, казахской, русской, "славянской"), оккультной,

            эзотерической, экологической литературе etc (12). На реальный,

            богатый и чрезвычайно важный археологический материал накладываются

            спекуляции, которые используют и неполноту и, что важнее — полноту и

            поливариантность интерпретаций; так, история, язык и культ жителей

            протогородов неясны. Утверждается, что Аркаим — страна

            гиперборейцев, локализуют именно здесь сюжеты Авесты, привязывая ее

            к России, утверждая, что Аркаим (вокруг него два десятка

            протогородов) — именно описанная в зороастрийских текстах страна

            "Арийский простор", а это и есть протоРоссия, сердце России=Евразии*

            и пр. Нахождению Аркаима на территории России придается

            провиденциальное значение. Аркаим встраивается в евразийскую

            мистико-геополитическую мифологию, фигурируя как исторически первое,

            центральное звено единого евразийского пространства; в самых

            экстравагантных спекуляциях Россия, в том числе современная

            оказывается "законным преемником" вечной чистой арийской мощи и

            мудрости, в том числе и преемником территориальным (напомним, что

            современное автохтонное население территории — не русское, хотя

            сейчас русское население на территории Челябинской области

            составляет абсолютное большинство).

            Юго-Запад Сибири (Тюменская и Томская области, Хакассия).

            Евразийская модель реставрации России=Евразии* на территории не

            реализуется; в региональном сознании евразийство не играет (почти)

            никакой роли. Во вполне явном этническом возрождении тюрко-язычных

            хакасов и особенно сибирских татар евразийство заметной роли не

            играет, уступая пантюркистским (в общем слабым) и общесибирским

            идеям; последнее характерно и для регионального сознания "русских"

            регионов; но возникает что-то вроде эскизного проекта

            культурно-политической общности Хакассии, Тувы и Горной Шории (южная

            часть Кемеровской области) вплоть до (пока маргинальных) идей

            принятия ислама для активизации включения в тюркскую общность. Даже

            странно было видеть полное безразличие к евразийству в Тобольске,

            некогда крупном центре Евразии с огромным потенциалом интеграции

            территорий, как и в Томске, где возникла сама идеология сибирского

            областничества как сибирского национально-освободительного движения

            (13). Единственный раз само слово "Евразия" встретилось автору на

            этой территории в названии гастролирующего в Томске цирка — в Москве

            же это обычное именование структур, заменивших былые общесоюзные

            структуры СССР.

            В указанных отношениях сходны и смежные регионы Восточной Сибири

            (Красноярский край, Иркутская область); и там общесибирская

            идентичность важнее, она актуализирована и семиотически маркирована

            (напр. "сибирский народ", "сибирский (енисейский) меридиан");

            евразийское* южное направление из существующих и обсуждаемых связей

            — самое слабое, куда слабее и западного и восточного; характерно,

            что проекты транзитных связей "север — юг" (Енисейский коридор), от

            Северной Америки до Южной Азии разрабатываются совершенно

            безотносительно евразийства, хотя коридор пересечет среднюю часть

            Евразии*.

            Казахстан (вернее, территория Казахстана) входил во многие

            евразийские* государственные образования, будучи в их центре. По

            северу Казахстана проходят стратегически важные транспортные и

            энергетические магистрали России. Эта территория совершенно

            парадоксальна: пространственно дальняя северная периферия Казахстана

            — функционально почти центр России, по крайней мере, — связующее

            звено западной и восточной половины территории РФ (14). Преобладает

            "русскоязычное" население (русские, украинцы, немцы — потомки

            переселенцев и ссыльных). Государственной границе России и

            Казахстана не отвечает никакого рубежа в культурном (как и

            природном) ландшафте; здесь налицо ландшафтный континуум

            (транспортные же сети заметно рассекались границей республик еще в

            СССР). Политико-идеологическая практика Казахстана на первый взгляд

            — прямое подтверждение правоты и значимости евразийства. Казахстан —

            единственное государство, которое провозгласило евразийство

            государственной доктриной (15). В государственной политике

            Казахстана евразийство, — по крайней мере, в форме деклараций —

            играет огромную роль. Официальная внешнеполитическая доктрина —

            создание Евразийского Союза на месте (большей части) бывшего СССР.

            Н.Назарбаев, президент Казахстана, исходя именно из евразийских

            аргументов, перенес столицу из Алма-Аты в Астану, где основал

            уникальный "Евразийский университет им. Л.Н. Гумилева" (беседы в нем

            автор вспоминает с благодарностью) и пр. Политическим центром и

            символом нового евразийского* Казахстана стала новая столица в

            степном севере Казахстана, то есть в Евразии* (и даже в средней

            части Евразии*) (16), тогда как прежняя столица Алма-Ата осталась на

            юге страны, в Туркестане, Средней Азии — окраинной провинции

            мусульманского мира. Казахстан мыслится либо даже конструируется как

            "евразийское* государство" нового типа, акцент сделан на культурные

            связи в пространстве Евразии и единый евразийский* культурный тип,

            но не на империю.

            Но это "внешняя идеология", точнее — идеологическая риторика.

            Изнутри многое предстает иным. Евразийская риторика, как и

            демократическая и этатистская, используется сугубо инструментально;

            в Казахстане явно строится национальное государство (но в отличие от

            Башкирии государственные акценты на исламе, особенно выраженные в

            новой архитектуре, очень умеренны). В целом же, насколько можно

            увидеть путем краткого экспертного включения, практики

            национально-государственного строительства этих стран весьма близки,

            хотя в официозе Башкирии нет и намеков на евразийство, — но есть

            аналогичный Евразии* Казахстана географический идентификатор — Урал,

            частью которого является территория Башкирии, как частью Евразии*

            является Казахстан. Но налицо сходство и фактической практики и

            риторики: напр. тема "коренных меньшинств" и значительных

            территорий, на которых большинство населения не является (часто не

            являлось) титульным этносом, вуалируется сконструированным и

            тиражируемым образом титульного этноса как создавшего страну, где

            нашли себе приют многие иные народы etc. Казахстан и Башкирия

            аналогичны как внешняя и внутренняя периферия России (в некотором

            смысле — даже Урала), они дают примеры внешней и внутренней "малой

            Евразии", а их различия связаны, прежде всего, с нахождением

            территорий по разную сторону государственной границы России:

            Башкирия — своего рода внутренний Казахстан, а Казахстан — своего

            рода внешняя Башкирия (17).

            В Забайкалье и на Дальнем Востоке евразийство малоизвестно и не

            актуально; проблемой — реальной или мнимой — представляется близкое

            соседство с востоком Японии, Кореи и Китая, амбивалентно

            воспринимаемое — надежда на "инвестиционную интеграцию" и страх

            колонизации. Макрорегионами-идентификаторами являются

            Азиатско-Тихоокеанский регион в разных вариантах и собственно юг

            Дальнего Востока: идея-воспоминание о недолго существовавшей как

            независимое государство Дальневосточной республики (ДВР) реально

            актуализируется. Маршруты авиасообщения городов Дальнего Востока РФ

            отчетливо очерчивают как целое северную часть АТР (Аляска, запад США

            и Канады, Корея, Япония, Китай, Тайвань); бывший советский Дальний

            Восток теснее связан именно с этими странами — и самоопределяется

            относительно них, вне зависимости от того, носит ли это

            самоопределение позитивный или негативный, политический или

            экономический характер.

            Таманский полуостров (Краснодарский край) входит в евроазиатскую

            зону с античности (эллинистическое Боспорское государство), его

            территория меняет культур-географический статус — "переводится" из

            Азии в Европу; современное население — пестрая евразийская смесь; и,

            тем не менее, евразийство на культурно-политической палитре

            отсутствует. Ровно то же самое можно сказать и о ситуации в Крыму

            (впрочем, в этих регионах автор провел немало времени, но не вел

            специальных исследований).

            Карелия — "национальная республика" в РФ с европейской культурной,

            геополитической и экономической ориентацией. Карелия и

            Калининградская область — своего рода антиподы "евразийским"

            регионам России и Казахстана (хотя там, как и почти везде в СНГ

            растет число и численность азиатских общин), однако налицо общность

            процессов трансформации структур всего постсоветского пространства

            (периферизация и поляризация территории, ориентация на зарубежные

            экономические центры и — в этом случае и случае Дальнего Востока —

            культурные связи).

            Для общественности Смоленской области — территории, где проходил

            путь из варяг в греки, по Днепру долго "стояла" культурная граница

            Европы, что "помнит" культурный ландшафт, основой современной

            экономики которой является обслуживание транзита <Россия — Европа> и

            экспорт в Западную Европу, Смоленск — город явно российский и

            европейский, а не евразийский; потенциальный мост в Европу, а не

            западный бастион Евразии*. Рост связей с Европой после распада СССР

            противоречит евразийской схеме регенерации России-Евразии*.

            Евразийство малоизвестно. Материалы музея Н.М. Пржевальского,

            выдающегося исследователя-путешественника, знатока Евразии, ныне

            слывущего одним из предтеч евразийства, позволяют убедиться, что, по

            его мнению, Внутренняя Азия — Монголия и Синьцзян (настоящая

            Евразия*) — для России не партнер культурно-геополитического

            диалога, а лишь материал для колонизации европейской цивилизованной

            империей, каковой он полагал Россию.

            В Твери возрождается региональное (краевое) сознание,

            актуализируется память о нереализованном шансе Твери стать центром

            русского государства — православной сверхдержавы, сменяющей Византию

            (сама идеологема "Третий Рим" создавалась для Вел. Княжества

            Тверского); царит чуть не культ великого князя Михаила Тверского.

            Евразийство воспринимается как идеологическая база современного

            империализма, идеологический дискурс о великой империи Москвы.

            Антиимперские (следовательно — антимосковские) умонастроения в Твери

            значительны — и они уже реализовались во вполне конкретных

            позитивных акциях: экспансия (бывшего?) Тверьуниверсалбанка в Москве

            и Тверская школа герменевтики, периферией которой оказывается

            Москва.

            Весьма интересна ситуация Санкт-Петербурга. Санкт-Петербург

            находится на границе или даже за пределами России=Евразии* (много

            раз евразийцы повторяют рассуждения про изотерму средней температуры

            января в 0 градусов по Цельсию как естественную западную границу

            Евразии* и звонкую фразу —"монголы на Балтике флота не держали"), —

            но был центром России как одной из евразийских держав. Петербургский

            период оценен евразийцами негативно, хотя именно в это время

            Российская империя стала включать более всего евразийских*

            территорий и вышла к "естественным" границам Евразии*.

            Санкт-Петербург — крупнейший центр геополитического, культурного и

            интеллектуального освоения Евразии* и вообще Евразии база экспансии

            в Центральную Азию (именно из Петербурга направлялись

            научно-рекогносцировочные экспедиции в Евразию, свозились коллекции,

            обрабатывался и осмысливался материал огоромных территорий). Город —

            центр и современного евразийства, связанного с наследием Л.Н.

            Гумилева и Русским Географическим обществом, однако у части

            городской элиты налицо симптомы постимперского (и значит —

            постевразийского) сознания. Но случай Санкт-Петербурга сложен и

            должен рассматриваться особо.

            Отчасти известная автору ситуация в Москве не может быть здесь

            изложена наряду с ситуацией в иных регионах. Во-первых, Москва в

            ряде важных аспектов — не регион (и не город), а особая деталь РФ в

            целом, резиденция Центра, регион по преимуществу фазовый,

            пронизывающий почти всю территорию страны (то есть ситуация в Москве

            оказывается особым аспектом ситуации всей страны, но не собственно

            московской), и во-вторых, ситуация Москвы как собственно места,

            территориального региона для москвича вряд ли может быть понята и

            изучена способом путешествия рассматриваемого типа. Знания москвичем

            Москвы и иных территорий концептуально и методически несопоставимы;

            в Москву надо путешествовать из иных регионов, рассматривать с иных

            мест, из иных позиций.

            Потенциал и шанс евразийского регионализма

            Однако евразийство как тип протоидеологии обнаруживает существенный

            потенциал — на иных территориальных уровнях: выше собственно

            Евразии* — на уровне большей части собственно Евразии и

            территориально ниже — на уровне макрорегионов России. Не менее важно

            и структурное сходство с евразийским* иных по содержанию

            региональных самоопределений.

            Весьма многочисленные, хотя очень разрозненные фрагменты компонентов

            культурного ландшафта и его образов, этнокультурные особенности

            современного населения, музейно презентированное прошлое и ряд

            нередко связанных с ними культурных проектов, возрождающиеся

            языческие практики вроде шаманизма, малые, но активные

            этноидеологически-ориентированные группы, потуги конструирования

            суперэтнических поликонфессиональных общностей типа сибирской — куда

            более евразийские, чем основное современное сознание этих

            территорий. На евразийство работает и сравнительно бесконфликтное

            сосуществование ряда "евразийских" этнических групп, общность

            бытовой культуры и реально имеющий место, — хотя и не столь

            отрефлектированный, как в Восточной Азии — религиозно-идеологический

            синкретизм. Евразийские идеи неявно присутствуют в самосознании

            территорий, хотя евразийство нигде не выступает в чистом виде или

            хотя бы как доминанта, будучи смешано и переплетено с иными

            доктринами. Евразийство все более заполняет, пропитывает и даже

            организует региональное подсознание, будучи чуть не главным его

            компонентом. Евразийство в широком смысле как тип (прото)идеологии и

            основа идеологического синкретизма и культурно-идеологического

            строительства буквально пронизывает обширные территории, по-разному

            воплощаясь в разных местах и в разных политико-идеологических

            комплексах, как официальных и респектабельных, так и

            радикально-маргинальных.

            Признаками такого предъевразийства (или потенциального евразийства)

            следует считать: 1) примат пространства как сущности и категории в

            самоописании, самоопределении, идентификации, 2) географический

            детерминизм как объяснительное и организующее начало для комплекса

            пространственной идентичности; 3) далеко заходящая идеологизация

            земли и земного начала, вплоть до сакрализации Земли-земли,

            своеобразного регионального хтонизма; 4) культурно-идеологическая

            ориентация на вневременные структуры, аисторизм и внеисторизм (на

            деле — примат архаики). В этом смысле национально-государственные

            идеологии и практики государственного строительства Башкирии,

            Казахстана (и Татарии — по литературе и сообщениям экспертов),

            сибирское и уральское областничество, даже обычный регионализм —

            вполне евразийские по типу; такого рода евразийство в крайних

            вариантах смыкается с фашизмом (идеология "русских вед", с фашизмом

            идейно сомкнулась и часть классического евразийства). Указанные

            элементы евразийства входят в политико-идеологический комплекс

            регионализма наряду со многими иными разнородными компонентами.

            Ранее мы уже диагностировали — тогда только начинавший складываться

            — идеологический комплекс регионализма; этот полевой материал

            диагноз подтверждает (18).

            Видимо, нынешнее "московское евразийство" не актуально в регионах

            как раз потому, что навязывается из Центра как новая имперская

            идеология. Однако евразийство может быть востребовано снизу — как

            идеологическое обеспечение "бунта объединяющейся периферии", как

            идеологический компонент объединения регионов и противостояния их

            центру (в том числе — и объединения соседних регионов нескольких

            стран, и не только СНГ). Классическое евразийство и есть идеология

            бунта объединяющейся периферии в субпланетарном масштабе. Российская

            версия "многополярного мира", выливающаяся в стремление создать

            политический союз России, Китая и Индии, — современная версия такой

            установки, то есть евразийство на основе уже куда большего региона,

            нежели Евразия*.

            Это означает возможность актуализации соответствующих идеологем в

            ходе общей идеологизации регионализма. На такие тенденции работает и

            нарастающее растождествление, дистанцирование Москвы и России,

            проникающее в обыденное сознание; нам не раз встречался рекламный

            слоган "Товары из Европы, Москвы и России".

            Существует территория, где у евразийства есть шанс стать ведущей

            идеологией — но это никак не Россия в целом, а макрорегион на

            востоке России. Евразийство может быть актуализировано и

            востребовано как идеология самоопределения (не обязательно

            государственного) большой территории — но заметно меньшей, нежели

            Россия в целом. Например, в составе комплекса: какая-либо версия

            евразийства (без крайностей номадоцентризма Л.Н. Гумилева и

            акцентирования исключительности российской цивилизации и/или

            православия), сибирское областничество и некий неоязыческий культ

            (еще живы мощные практики шаманизма), возможно в сочетании с

            упрощенной версией буддизма; близкий комплекс идей присущ Японии,

            Корее и Китаю (религиозный синкретизм). "Сибирское евразийство", то

            есть "сибазийство" отвечает реальной ситуации, идеологическому

            спросу регионов Сибири — поиску Сибири места в мире, ответа на вызов

            глобализации. Ведь для всех внешних центров — Западного мира,

            России=Москвы, Китая, мусульмано-тюрского мира (или: и

            мусульманского и тюрского мира) Сибирь — периферия, ресурс, поле

            реализации внешних для нее проектов; это внешние глобальные

            метрополии. Сибирь потенциально уже имеет все необходимые компоненты

            — общность проблем территории, запасы конвертируемых природных

            ресурсов, богатый и актуализируемый археологический, исторический,

            фольклорно-мифологический материал, агрессивные региональные элиты,

            ряд крупных культурных центров с субглобальными потенциями (по

            крайней мере — претензиями), начинающуюся диверсификацию связей

            (фактически по модели многополюсного потребителя сибирских

            ресурсов), явные признаки идеологического брожения (популярность

            новых культов и сект, отмечаемую рядом экспертов) и активно идущее

            культурное самоопределение регионов и геополитической идентификации.

 

            Нелишне отметить, что "макрорегиональное евразийство" теряя свой

            размах и горизонт, историческое обоснование и преемственность с

            классическим евразийством, тем не менее, сохраняет свою структуру и

            существенные черты, а вместе с ними — и потенциальные функции

            источника протоидеологий и обоснования политических дискурсов и

            практик. Если нам суждено будет увидеть триумф евразийства, то

            скорее и прежде всего это будет на восточных окраинах России — и

            быть может, не только России. Напомним, что север Казахстана, как и

            Монголия во многих отношениях — продолжение или даже часть Сибири

            (отчасти и наоборот), а также и то, что Сибирь активно работает над

            созданием нового, самостоятельного выхода к европейским морям

            (строится полимагистраль КомиУрСиб (иначе — БелКомУр), выводящая

            ресурсные потоки Сибири к Баренцеву морю минуя центр Европейской

            части РФ), а также к рынкам нефти и газа Восточной Азии.

            С логикой ничего не поделаешь, даже если это логика евразийского*

            пространства. Триумф евразийской идеи маловероятен, но не исключен.

            Однако именно это и должно стать кошмаром для евразийцев:

            становление Сибири как отдельной страны и государства вне России и

            отдельно нее — либо превращение России в придаток Китая. Воплощение

            евразийской* идеи возможно лишь ценой исчезновения той России,

            апологетами которой числят себя евразийцы.

            Евразийские образы регионов?

            Большинство регионов (отнюдь не только перечисленные)

            самоопределяется по преимуществу пространственно, и эта

            идентификация носит экстенсивный и экстремальный характер,

            основываясь на приписывании региону (или его центру) положения и

            роли центра или границы большой территории (иногда и всей России).

            На роль (статус) "вторая столица России" претендуют, по крайней

            мере, семь городов: Екатеринбург, Казань, Нижний Новгород,

            Новосибирск, Пермь, Самара, Санкт-Петербург; кроме Санкт-Петербурга

            это означает претензию на роль внутренней столицы (каковой ранее в

            СССР и России была Москва). Кроме того, ряд городов и регионов

            претендует на роль (статус) "Центр России", находясь в местах, с

            которыми совпадают (или ним близки) по-разному определенные

            положения центра страны, центра ее территории и т.п.,

            формально-статистически, содержательно исторически и географически

            либо чисто спекулятивно: Екатеринбург, Казань, Красноярск, Нижний

            Новгород, Новосибирск, Омск, Пермь, Самара, Томск, Тобольск, Тюмень;

            оба ряда во многом пересекаются. Остра конкуренция за статус

            "столица Поволжья" — Нижний Новгород, Казань, Самара, Саратов; то же

            самое относится к Уралу.

            Резервы самоопределения такого типа еще не исчерпаны, поскольку еще

            возможен следующий ход: если у страны есть один-единственный

            срединный макрорегион — а у этого макрорегиона есть центр и/или

            столица — то (в силу неявной транзитивности комплексного отношения

            "быть центром") центр срединного макрорегиона и есть претендент на

            статус центра страны. Но сам срединный макрорегион можно выделить и

            может выделиться по-разному, в нем по-разному может выделяться ядро,

            а в его ядре — центр… Коль скоро срединными макрорегионами

            современной Российской Федерации в разных отношениях предстают

            Среднее Поволжье, Урал и Юг Западной Сибири (а это все — территории

            полицентричные), то список претендентов вот-вот пополнит Челябинск

            (вместе с Аркаимом или по-отдельности), Уфа (19) и даже, может быть,

            Ижевск и Киров), а коль скоро постепенно оформляется новый

            макрорегион, маркируемый первой полимагистралью в постсоветском

            пространстве Сибирь — Урал — Коми (порты Баренцево моря), то и у

            него появляется проблема столицы и ее претензий. Коль скоро сейчас

            ТЭК (топливно-энергетический комплекс) — финансовое ядро экономики,

            государства и даже страны, то столица ТЭКа, будь она определена по

            соглашению пока конкурирующих нефтегазовых компаний, и должна будет

            претендовать на роль внутренней ресурсной столицы страны — имел же

            Саров (Арзамас-16) не только претензии, но и функциональный статус

            столицы ВПК (и науки) СССР; это более чем аналогия, поскольку уже

            явно имеет место инверсия "ВПК — ТЭК", в том числе и статусная

            инверсия соответствующих территорий. Как ни странно, но и такие

            претенденты на роль второй столицы России как Ханты-Мансийск,

            Салехард (административные центры округов) или Сургут, Уренгой и

            Нижневартовск вполне правомерны.

            Поиск центра и столицы присущ не только регионам, претендующим на

            такой статус в масштабе страны; в ряде регионов есть или проблема

            создания особого центра, или проблема, созданная попытками

            конструирования такого центра: помимо очевидного случая Московской и

            Ленинградской области, центры которых не являются их частями и

            находятся формально в пределах иного субъекта федерации, имеет место

            обращение к поиску центра=столицы в Тюменской области (включающей и

            два автономных округа — один из претендентов Тобольск), но и

            Свердловской области, с которой "все нормально" (Верхотурьинск как

            исторический центр).

            В самоопределении ряда регионов совмещаются и центр и граница;

            таковы, по некоторым данным, на уровне страны Омск и менее —

            Челябинск, а на уровне больших макрорегионов — Саратов (претендент

            на роль столицы Поволжья). Во всех случаях речь шла о границе с

            Казахстаном. Однако реально в самом пограничном функционально

            регионе, центре=границе пограничная идентичность почти отсутствует —

            ее нет в Москве (хотя сами структуры и особенности пограничного

            региона — налицо), как нет никаких признаков самоопределения как

            центра (или хотя бы средины) формально в самых центральных

            (срединных) территориально регионах — Удмуртии и Кировской области.

            Из известных нам евразийских* регионов России идентификация как

            границ=рубежей, то есть барьерных границ присуща Саратовской и

            Челябинской областям (слабая), Оренбурской и Омской (более сильная,

            но также скорее декларативная). Сильнее всего такого рода

            идентичность — "бастионов", "опорных баз", "рубежей в регионах,

            соседствующих не со странами СНГ, а находящихся на бывшей границе

            СССР (Калининград, Приморье, менее — Камчатка).

 

            Центр и граница — это экстремальные элементы региона, а

            самоопределение на их основе — позиционное самоопределение (20).

            Учитывая и позиционный аспект отнесения к границе "Европа//Азия",

            окажется, что большинство регионов с ярким самоопределением

            идентифицируется на основании (реального или иллюзорного)

            самоопределения в пространстве. Поскольку даже граница

            "Европа//Азия", и тем более все остальные центры и границы, носят

            государственный статус, то самоопределение регионов (якобы

            являющееся регионализмом, который как раз и характерен исходной

            данностью своих регионов до и вне институциональных структур,

            согласно более мощной культурной онтологии пространства) привязано и

            целиком вложено в институциональный каркас пространства, который

            заметно исчерпывает себя как социоэкономически значимый, но все

            более "перемещается" в самосознание территорий. Интересно отметить,

            что здесь идентификация регионов связывает себя не с культурным

            реликтом-раритетом, что обычно, а с институциональными руинами, если

            не сказать хуже; ведь даже граница "Европа//Азия" — фрагмент

            имперско-советского культурного обустройства пространства,

            проблематизируемая вместе с ним; эта граница волюнтаристически

            смещалась в СССР как часть внутреннего символического обустройства

            территории СССР, причем всякий раз Европа разращивалась за счет Азии

            (в самом широком смысле — в экономическом планировании — к

            Европейской части СССР были принято относить и Урал как

            экономический район (то есть и Зауралье в пределах регионов Урала) и

            весь Северный Кавказ (иногда даже — и Закавказье).

            Одновременно самоопределение в пространстве иных (внутренних

            нестоличных) регионов обычно очень слабо (невыражено); самое слабое

            из наблюдавшихся нами пространственных идентификаций было у

            Кировской области, из республик — у Мари-Эл. Однако потенциально эти

            регионы имеют сильные идентификаторы, хотя и иного типа: Кировская

            область — основная часть бассейна реки Вятка, то есть Вятский край

            (кроме того — это регион на стыке угро-финских, тюрских и русских

            территорий, что содержательно усиливает формально- территориально

            центральное положение), республика Мари-Эл — единственный

            угрофинский регион на Волге — так сказать, Волжская Финляндия (или

            угрофинское Поволжье), особенно учитывая обилие лесов в Мари-Эл.

            Пространственные идентификации и идентификаторы регионов, как

            евразийских*, так и многих иных, позволяют в общем реконструировать

            то целое, в пределах которого эти регионы назначают себе места и

            роли. Разумеется, это не будет реальное пространство, но его образ,

            самоописание, собранное склейкой блоков и фрагментов, притом что

            роль "клея" выполняют некоторые простые, но концептуальные

            представления. Подчеркнем, что речь пойдет не об экстраполяции

            признаков отдельных регионов на всю их совокупность, а от нее — к

            целому страны как системе регионов, но о реконструкции целого по

            частям и фрагментам.

            Это реконструированное пространство — отчетливо замкнуто и сильно

            структурировано, хотя и структурировано просто. Оно структурировано

            центром и границами. Роль и статус центра имеют огромную ценность,

            но само пространство структурировано прежде всего внешней границей и

            во-вторых — границей внутренней, но заданной для этого пространства

            извне. Обнаруживается также более слабая структура, связанная с

            наличием больших, позиционно (слабо) определенных, но лишенных явной

            специфики (и однозначного центра) частей. Никаких иных особенностей,

            сквозных структур это пространство не обнаруживает. Своего рода

            растрескиваемая плита-монолит с центрами самой плиты и ее

            намечающихся больших блоков. Сходно с образом России=Евразии*?

            Несмотря на выдающийся эксцентриситет территории России и очевидную

            ось "запад — восток", мы не видим такого рода самоопределений.

            В устных обсуждениях — особенно в полевых исследованиях — автору не

            раз предъявлялось возражение, состоящее в том, что никакой иной

            структуры большого пространства и быть не может, тем более, если

            речь идет о структурах идентификации, самоопределения пространства.

            Чтобы не повторять в ответе на это само по себе весьма

            симптоматичное суждение известные вещи (21), укажем на ряд

            идентификаторов для территорий соответствующих размеров. Это прежде

            всего комплексные оси, жгуты, магистрали, полимагистрали и ядра

            культурного ландшафта (а не только "бесплотные" границы и центры);

            системы зон и их интерференции-пересечения (фасетные районы) — напр.

            "Степная Сибирь", "Горнозаводской Лесной Урал", в конце концов —

            даже "Средняя Волга" и т.п.), комплексные сложившиеся и уже имеющие

            статус в культуре макрорегионы типа Мещоры, Прикамья, реальные

            узловые районы, не совпадающие с институциональными (в том числе

            природно-культурные узловые районы — напр. Прибайкалье, Предуралье);

            фокальные природные объекты. Все эти идентификаторы хорошо

            сочетаются и вместе дают сотни потенциальных символических ниш для

            регионов ранга субъектов федерации. Но и евразийские* идентификации

            и близкие им иные используют формальные структуры и экстремальные

            компоненты огосударствленной террритории — а не сущностные (в

            категориях общей морфологии это оппозиция "фигура — форма"). В

            заостренной формулировке видимые сейчас идентификаторы территорий —

            фикции, реальность которых задана исключительно государством.

            Внешний институционально-культурный каркас пространства отмирающего

            общества=пространства=государства растет как ногти у покойника….

 

            * * *

            Полевое исследование не обнаружило ни спонтанной реализации

            евразийской модели для России в целом, ни какой-либо значимости

            евразийства для идентичности регионов. Интересно и неожиданно иное —

            ряд общих структурных черт оказывается присущ евразийскому

            самоописанию России, иным образам России в целом и моделям

            идентификации регионов России, отнюдь не только евразийских.

            Евразийство — своего рода модель пространственной идентификации

            российского пространства; что означает всего лишь ее большую

            изученность.

            Рассмотренная пространственная идентичность регионов близка

            евразийской* еще в одном существенном отношении — она также

            фиктивна; отнесение региона к никак себя не проявляющейся и ничем в

            культурном ландшафте не являющейся границе (будь-то граница с

            Казахстаном или "Европы с Азией") или центра, каковой ничто, ничем и

            никак не центрирует (и значит — фиктивен или мним как центр) —

            идентификация через фикции. Уяснение этой ситуации заслуживает

            внимания хотя бы потому, что самоопределение пространства имеет и

            совсем иные способы и схемы, а рассмотренная территория достаточно

            богата вполне выраженными в ландшафте (и символически нагруженными

            или символически нагружаемыми) границами и центрами. Процесс

            символической трансформации пространства — против сложившихся

            представлений (и хода событий 1987 — 1993 гг.) — не опережает грубые

            властно-экономические переделы пространства, а заметно отстает от

            них; символическая структура пространства оказывается примитивнее,

            чем властная и экономическая.

 

 

 

            1. Здесь и далее знак звездочки (*) обозначает относящееся к

            евразийству как учению либо понятие, особым образом используемое в

            евразийстве.

            2. Любарский Г.Ю. Морфология истории: сравнительный метод и

            историческое развитие. М.: КМК, 2000, 449 с.

            3. "Герменеврирование череды мест в полионтике", согласно

            определению путешествия С.В. Чебанова — см. Каганский В.Л.

            Путешествие в ландшафте и путешествие в культуре // Культура в

            современном мире: опыт, проблемы, решения. 2001, вып.2.

            4. Так, Оренбургская экспедиция, итогом которой явилось основание

            Оренбурга, создании губернии и закрепление большого края в составе

            России включала … " 2 полка пехоты, казаки, служилые мещеряки,…

            историк, астроном, ботаник, геодезист, студенты славяно-латинской

            школы, художник…мастера разного рода".

            5. Полевой дневник путешественника — семиотически довольно сложный

            документ, однако он совершенно неизучен в документалистике,

            лингвистике, и герменевтике (если не считать литературного жанра

            "путешествие"), каковыми не может исчерпаться его изучение, особенно

            учитывая различные графические компоненты дневника, делающие его

            комплексным многоязыковым средством. Увы, сколько известно, само

            путешествие, включая подобные техники, нигде не изучается.

            6. Обзор схем см.: Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети.

            Смоленск: Ойкумена, 1999; Каганский В.Л. Культурный ландшафт и

            советского обитаемое пространство. М.: НЛО, 2001.

            7. Чебанов С.В.Пространственная вменяемость как форма рефлексии

            (рец. на: Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое

            пространство. М.: НЛО, 2001) // «Русский журнал», 2002.

            8. В указанных путешествиях можно было, хотя и начерно —

            интерпретировать и реконструировать полосу шириной примерно "в один

            регион". О технике и специфике путешествия относительно иных

            познавательного перемещения по пространству см: Каганский В.Л.

            Путешествие в ландшафте и путешествие в культуре // Культура в

            современном мире: опыт, проблемы, решения. 2001, вып.2.

            9. Маршруты 1995-2000 гг.: РФ: Башкирия, Бурятия, Мари-Эл, Хакассия,

            Красноярский край, Иркутская, Кировская, Курганская, Нижегородская,

            Оренбургская, Самарская, Саратовская, Свердловская, Челябинская,

            Рязанская, Томская, Тюменская обл.; КАЗАХСТАН: Петропавловская,

            Акмолинская обл. (Сравнение: С-Петербург, Карелия, Калининградская,

            Ленинградская, Московская, Смоленская обл., Тверская обл.). Города

            (курсив — дискуссии): Абакан, Анапа, Аркаим, Бирск, Братск, Бузулук,

            Владивосток, Йошкар-Ола, Иркутск, Касимов, Киров, Козьмодемьянск,

            Красноярск, Курган, Магнитогорск, Минусинск, Н.Новгород,

            Новокузнецк, Норильск, Оренбург, Пятигорск, Рязань, Самара, Саратов,

            Саров, Тольятти, Тобольск, Томск, Тюмень, Улан-Удэ, Уржум, Уфа,

            Чебоксары, Челябинск; Астана, Боровое, Петропавловск. Участники

            коммуникации — представители ряда областей: археология, география,

            геополитика, герменевтика, журналистика, история, культурология,

            лингвистика, музейное дело, политология, психология, филология,

            этнология. Использованы также беседы с экспертами из городов:

            Актюбинск, Екатеринбург, Казань, Новосибирск, Орск, Саранск, Тверь.

            10. Так, новый автобусный маршрут "Астана — Тобольск" — один из

            многих дальних маршрутов, что появились почти везде в связи с общим

            замещением железнодорожного сообщения автомобильным; есть даже

            маршрут "Алма-Ата — Гамбург" (наверное, самый длинный в мире).

            11. Тархов С.А. Транспортная интеграция и дезинтеграция

            постсоветского пространства: изменение пассажирских связей после

            распада СССР // Изв. РАН. Сер. геогр., 1997, №3.

            12. Обзор ситуации — Шнирельман В. Страсти по Аркаиму: арийская идея

            и национализм // Язык и этнический конфликт./Под ред. Б. Олкотт и И.

            Семенова; Моск. Центр Карнеги. М.: Гендальф, 2001.

            13. Потанин Г. Областнические тенденции в Сибири. Томск, 1907.

            14. Если бы геополитические истерики были мотивированы реальными

            интересами и структурами пространства, то обсуждаться должен был бы

            не Севастополь, но именно север Казахстана (Петропавловская

            область), через который проходит стратегическая — военная и

            экономическая — полимагистраль на базе Транссибирской

            железнодорожной магистрали.

            15. Назарбаев Н.А. Евразийский Союз: идеи, практика, перспективы.

            1994-1997. М, 1997.

            16. Существенную роль в евразийской* мифологизации истории

            Казахстана играет полиландшафтный массив Боровое

            (степи-леса-горы-озера), где в частности размещена одна из

            резиденций президента страны.

            17. Уже после завершения данного текста я путешествовал по Башкирии

            летом 2002 г. — и мои наблюдения высказанный вывод вполне

            подтверждают.

            18. "Проводя самообосновываемую данностью материала региона политику

            интересов (а не программ), регионы для ее обеспечения... используют

            в инструментальной функции почти любые "обоснования", пригодные для

            указания на восстанавливаемую при регионализации "справедливость",

            на самом деле состоящую в "дефиците статуса". Такие обоснования

            весьма эклектичны, фрагментарны, противоречивы и т.п. Например,

            одновременно используются ссылки на попранные в пространстве СССР

            права, нарушение равенства регионов, их традиционные льготы, прежнее

            привилегированное положение, апелляции к любым историческим

            периодам, эпизодам и пр. В идеологических комплексах регионализма

            фрагменты любых идеологий (не только их) практически свободно

            сочленяются исходя из доминирования прагматики над содержанием."

            (Каганский В.Л. Идеологемы российского неосоветского пространства //

            Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. II. М, 1995,

            с. 469).

            19. В Башкирии локализуется несколько центров, рассчитанных

            центрографическими методами — Город и деревня в Европейской России:

            сто лет перемен: М.: ОГИ, 2001.

            20. Разумеется, центр и граница — неизбежные и ключевые

            идентификаторы даже независимо от структуры символического

            пространства (см.: Каганский В.Л. "Центры" и "границы" как

            дополнительные категории географического пространствоведения //

            Центрографический метод в экономической географии. Л.: ГО СССР,

            1989), любое описание пространственной области и/или ее

            идентификация их требует — но заведомо ими неисчерпывается; это

            только каркас, а не ткань пространственного самоопределения.

            21. См. напр. Голд Дж. Психология и география. М.: Прогресс, 1990.

            Настоящая статья представляет собой раздел неопубликованной работы

            "Правда и кривда евразийства".

 

          Источник: http://www.archipelag.ru/text/492.htm

 

                               В библиотеку                                                   На главную страницу