А.ПАНАРИН,
ВОЗМОЖНОСТИ АТЛАНТИЧЕСКОЙ
СТРАТЕГИИ ДЛЯ РОССИИ
Редакция и Обозревателя" располагает
интересной работой Александра
Панарина и Россия между атлантизмом и
евразийством". В ней два ключевых
раздела: "Возможности атлантической
стратегии для России" и" Евразийская
модель для России". В настоящем
номере публикуется первый из них.
На геополитическом уровне вполне
"работает" аналогия нашей страны с США:
Россия осуществляла в течение веков ту же
миссию умиротворения в Евразии,
что американцы в послевоенной Европе. Она
стягивала это пространство
воедино, создавала крупномасштабную
инфраструктуру, противопоставляла
этно-центричным и удельно-местническим
амбициям, чреватым перманентными
войнами, идею единого Отечества. Если
западноевропейцы только после войны
стали обладать двойной идентичностью -
национальной и цивилизационной
(общезападной), то гражданам Российской
империи, а затем СССР двойная
идентичность была присуща давно.
Однако теперь, с потерей прежней
"большой идентичности", России предстоит
выработать более тонкую стратегию.
Объявляя себя членом европейской семьи,
она автоматически теряет приоритет. Из
первой страны не западного мира,
каким был некогда СССР, она становится,
по крайней мере сегодня, едва ли
не последней страной западного мира, его
"бедным родственником". Впрочем,
это "поражение в статусе" на
первых порах всегда сопутствовало западному
выбору России.
Владимир Соловьев усмотрел в этом своего
рода христианскую аутентичность
российского духа с его мотивом смирения и
покаяния. "Мы должны помнить,
что мы как народ спасены от гибели не
национальным эгоизмом и самомнением,
а национальным самоотречением... Не
национальное самолюбие, а национальное
самоотречение в призвании варягов создало
русское государство; не
национальное самолюбие, а национальное
самоотречение в реформе Петра
Великого дало этому государству
образовательные средства, необходимые для
совершения его всемирно-исторической
задачи".
В.Соловьев полагал, что я единство
славянского мира во главе с Россией
достижимо лишь в той мере, в какой Росой
становятся частью Запада.
Восточный лик Россия порождает у
славянства центробежные тенденция,
западный - центростремительные.
"Единение между нами и жизненным началом
Запада будет, вместе с тем, объединением
самого славянства... Просто, само
собою, это соединение совершится не
может; не говоря уже о поляках, и
остальные западные славяне, чехи,
хорваты, словенцы необнаруживают никакой
готовности оторваться от католической
Европы и войти в состав
греко-восточного царства".
Ныне на роль посредников между Западом и
Востоком в обход отставшей России
претендуют Турция, ряд стран Ближнего
Востока и др. Однако многое и
сегодня говорит в пользу России.
Стратегию единого пространства в
масштабах "второго Рима"
(наряду с первым, представленным сегодня США)
кроме России осуществить некому. Либо это
пространство вообще останется
неорганизованным, вернувшись к эпохе непрерывных
феодальных войн, либо оно
рано или поздно будет организовано
Россией. Вопрос в том, каковы
возможности его интеграции в рамках
атлантической стратегия Россия.
Аналогии с США напрашиваются сама собой,
хотя и поправки весьма
существенны. Россия лишена тех
возможностей, какие имела Америка в
послевоенной Европе. Нет ни ореола
победителя, ни присущих ему силовых
возможностей. В отсутствие средств
"сильного" воздействия в распоряжении
России остаются средства
"тонкого" социокультурного воздействия.
Россия, выступающая в перспективе как
форпост западной цивилизации, уже
сегодня может вооружиться средствами
цивилизационной иронии против
новоявленных диктатур ближнего зарубежья.
Мощным подспорьем здесь служит
многочисленная и разноплеменная, но
фактически русифицированная и во
всяком случае тянущаяся к России
"промышленная диаспора" СНГ, созданная за
гады "социалистической
индустриализации". Молодежь я интеллигенция многих
республик ближнего зарубежья прекрасно
отдают себе отчет в том, что они не
могут обойтись без русского языка и
культуры, без животворных контактов с
Россией. Цивилизационная инфраструктура
СНГ является преимущественно
российской - не потому, что в этом
проявилось коварство имперской воли, а
потому, что Россия давно уже играла роль
референтной группы для всего
"внутреннего Востока" - Средней
Азии, Закавказья и Поволжья. Без русского
языка молодежь многих республик и
регионов бывшего СССР не сможет получить
не только высшего, но и полноценного
среднего образования. Следовательно,
объективные цивилизационные интересы
наиболее мобильной части населения
СНГ связаные Россией, что создает уже
сегодня и несомненно усилит завтра
интеграционно-центростремительные
тенденции в пространстве СНГ (кроме,
может быть, республик Прибалтики и
Западной Украины). Эти тенденции я
чем-то поразительно напоминают импульс
американоцентризма, появившийся в
послевоенной Европе. Но, разумеется,
Россия должна оказаться на высоте
своего цивилизационного призвания. Для
нее прямо-таки самоубийственен
комплекс "слаборазвитости",
усиленно насаждаемый мазохистски настроенной
частью интеллигенции.
В рамках "атлантического
проекта" официальной государственной идеологией
России должна стать идеология прав
человека. Ни в коем случае нельзя ее
путать с идеологией прав народа или
русскоязычного меньшинства, ибо это
уже другая парадигма - "коллективной
судьбы", несовместимая с
гражданственной парадигмой атлантизма.
Для новоиспеченных диктаторов,
вождей и отцов народа, растущих в
пространстве СНГсловно грибы после
радиоактивного дождя, эта идеология
опаснее всех видов оружия.
"Воздух России делает человека
свободным" - вот главный лозунг и принцип
атлантической стратегии России в
пространстве СНГ. Номиналистическая
презумпция - ориентация не на этнические
общности, а на
самоопределяющегося индивида, по-новому
воспроизводит американскую
концепцию "плавильного котла" -
создания гомогенной, однородной культуры
открытого типа. Ясно, что это
предполагает организацию стройной и
комплексной системы, назначение которой -
снизить до минимума какую бы то
ни было корреляцию, взаимозависимость
между групповой принадлежностью
человека в индивидуальными возможностями
его я различных сферах
общественной жизни. Словом "плавильный
котел" работает тогда, когда в
повседневном опыте людей подтверждается
презумпция свободной
индивидуальной соревновательности и
"морали успеха". на фоне которых
прежние сословно-групповые зависимости и
ограничения выглядят архаичными и
не соответствующими реальности.
Ясно, что при этом меняется и смысл
федеративного устройства: необходим
переход от национально-государственного
принципа определения субъектов
федерации к
государственно-территориальному, на наднациональной основе.
Важнейшая идея "атлантического"
федерализма: объединяются не национальные
государства, а гражданские общества.
Национально-государственный принцип
воспроизводит на местах личности
авторитарного типа, использующие харизму
"великой национальной судьбы".
Регионалистский же принцип больше
соответствует менталитету светского
демократического общества, высшей
ценностью которого является индивидуальное
человеческое благо. Идеология
гражданских прав и свободной
индивидуальной предприимчивости, в условияхее
хотя бы относительной подтверждаемости
практическими действиями у себя
дома, способна служить России мощным
прожектором, рассеивающим призраки
ночи во всем пространстве СНГ.
Нельзя не отметить, что на глобальном
уровне атлантическая стратегия
противоречит некоторым основным
тенденциям "постиндустриального" общества
и постмодернистской культуры.
Как известно, доминанта европоцентризма и
вестернизации в свое время
получила духовную санкцию культуры эпохи
модерн. Сегодня, напротив. эта
доминанта утратила духовную легитимность.
Это не пустяковое дело: статус
культуры как "абсолютного
духа", которому дано легитимировать те или иные
человеческие начинания (или, напротив,
"отлучать" их), восходит к статусу
великих мировых религий, переместивших
основания мира "вовнутрь". С тех
пор сила становится бессильной, если она
противоречит духовным интенциям
века.
Постмодернизм же лишает затею
вестернизации своей духовной санкции: он сам
возник, как форма самокритики западной
цивилизации - глобалистика тоже
выросла из постмодернизма и представляет
его научно выраженную форму.
Центральное значение приобрела. в
частности, экологическая критика и
самокритика индустриальной цивилизации.
Прометсев человек Запада -
неукротимый преобразователь и покоритель
- низвергнут с пьедестала. Тот
факт, что в последнее время его ипостась
претерпела изменения и он
идентифицируется не столько с хищным
добытчиком благ, вырванных у природы,
сколько с хищным потребителем, только
усугубляет дело. Традиционная
христианская аскеза, предписывающая
самоограничение (аскетизм) и
обличающая прометееву гордыню, сегодня
сочетается с экологической аскезой
глобалистики, предупреждающей о возможном
конце света. Глобалистика
изобличает миф всеобщей вестернизации с
цифрами в руках: она доказала, что
если бы уровень мирового потребления
сегодня приблизился к западному,
планета взорвалась бы от экологической
перегрузки.
Невозможно усомниться в том, что
цивилизации Востока с их богатой духовной
традицией воспользуются - и пользуются -
угрозой экологической перегрузки
для отпора экспансии Запада и
реабилитации своих принципов жизнестроения.
Только мышление, привыкшее связывать
различие культуре фазами прогресса,
выделяя заведомо победоносные, передовые
и обреченные, отсталые, склонно
преуменьшать значение и масштабы этой
драмы. Может ли Россия, находящаяся
на рубеже мировых культур и имеющая
"внутренний" Восток не только в
пространстве своего государства, но и в
пространстве своего духа, именно
сегодня оказаться тем запоздалым
прозелитом западничества, который задумал
войти в храм как раз тогда, когда стены
его пустеют?
Я вовсе не хочу говорить об
"окончательном банкротстве" Запада -
предоставляю это тем адептам
формационного подхода, которые не выносят
плюрализма сосуществующих цивилизаций и
непременно требуют гибели одних,
чтобы расчистить место для других,
"более прогрессивных". Именно Запад
сегодня изобрел энергосберегающие
технологии и обеспечил ренессанс малых
промышленных форм, лучше вписывающихся в
природную и культурную среду. Но
нельзя усомниться в том, что он делает
это не совсем "спонтанно", а в
значительной мере и под натиском Востока
(достаточно вспомнить нефтяное
эмбарго арабских стран, давшее толчок
энергосберегающим технологиям).
Вынужденная экологическая аскеза
технической цивилизации под влиянием
импульсов постмодернизма становится
фактом культуры, получает моральную и
духовную санкцию величайших авторитетов
человечества. Ретроградный, в
культурологическом и глобалистском
смысле, характер российского
западничества проявляется в том, что оно
направлено против доминирующе и
тенденции к усилению
культурно-цивилизационного многообразия мира.
В некотором общем смысле переход от
прежней биополярной структуры мира,
контролируемого двумя сверхдержавами, к
моно- или американо-центристской
был бы шагом не вперед, а назад. Но
именно российское пытается подтолкнуть
мир к такому решению. Современный опыт
подтверждает пагубность
одновариантных подходов во всех видах
человеческой деятельности. Мы видим,
как экономическая, промышленная,
градостроительная, политическая
гигантомания сменяется пластикой
разнообразных малых форм, как
"монолитные" культуры теснятся
смешанными формами или высокоподвижными
субкультурами. Человечество, поставленное
перед вызовом, разнообразит свои
стратегии. И на этом фоне выглядит крайне
неубедительно запоздалый
"монизм" российского
западничества, столь нетерпимого в запальчивом
стремлении заново причесать мир под одну
гребенку.
Хочу оговориться: я решительный противник
консервативно-романтических
утопий о "великом возвращении
назад", стиля "ретро", который при ближайшем
рассмотрении оказывается поверхностным
стилизаторством самого
западничества. Модернизация архаичных
обществ, не способных себя
прокормить, не говоря уже о том, чтобы
дать человеку гарантии его
гражданского и личного достоинства,
совершенно необходима. Но эту
модернизацию сегодня , после опыта Японии
и других странтихо-океанского
региона, никак нельзя смешивать с
вестернизацией. Скорее речь должна идти
о творческом синтезе, об искусстве
симбиотики, сопряжения и
сосуществования гетерогенных, разнородных
цивилизационных форм, дающих
новую гармонию.
Вина современных российских западников, в
том числе правящих "демократов",
состоит в том, что они отказывают России
в праве на серьезное
цивилизационное творчество, навязывая ей
пассивно ученическую роль. Не
случайно этому курсу сопутствует
своеобразный "внутренний расизм" - миф о
"совковом" народе, враждебном
культуре, цивилизации и демократии. Этим
российские западники оказывают плохую
услугу не только русскому народу, но
и России, как государству, расположенному
в определенном геополитическом
пространстве, которое имеет уши и
слушает. Самоуничижительный
"тьер-мондизм" России связан с
целой традицией леворадикального
прогрессизма, не знающего качественных
различий, а видящего только
градации "выше-ниже". В
частности, создается впечатление, что правящее
российское западничество исходит из
простой дихотомии Север-Юг,
высокоразвитые страны -- слаборазвитые,
но не признает качественных
цивилизационных дихотомий, отраженных в
древнем сопоставлении
Восток-Запад.
Если Россия прилагает к себе лишь
количественную меру и, отказываясь от
качественной атрибутики, просто называет
себя слаборазвитой страной,
желающей стать развитой, ее авторитет на
Востоке падает до нуля. И хотя
авторитет - понятие не материальное, опыт
показывает, что сохранить свой
ареал, свои позиции в геополитическом
пространстве народ, культура,
государство без авторитета не могут. Их
ареал сразу же сжимается как
шагреневая кожа, ибо природа вообще, а
природа Востока в особенности, "не
терпит пустоты".
Мне не раз приходилось слышать от наших
западников, что лучше отступить до
центральных областей страны (уж не до
Садового ли кольца Москвы?), но
избавиться от гирь "азиатского
наследства". Однако те, кто готов отступать
до Садового кольца, и в Москве не
отсидятся. Наши "демократы" не всегда
понимают, что в отличие от Запада,
имеющего относительно устойчивый
цивилизационный ареал, Россия, с ее
промежуточным цивилизационным
статусом, такого ареала не имеет.
Устойчивость ей надо обрести внутри
самой себя. О перспективах этой
внутренней устойчивости в контексте
атлантического выбора нужно сказать
особо.
Российский опыт XX в. изумил мир одним
парадоксом: парадоксом западника
как тоталитарного типа. Вся наша
современная посттоталитарная публицистика
стремится увести общественное сознание от
этого парадокса и дать простое и
ясное решение: советский тоталитаризм -
не результат революционной
переделки мира, а продукт непреодолимою
давления ста рой азиатской
традиции, против которой модернизаторы
оказались бессильными. С этим
смыкаются и адвокаты марксистского
фундаментализма: вся беда в том,
говорят они, что хорошее учение досталось
неисправимо плохому народу.
Центральным пунктом современной
либеральной философии у нас стало
обвинение против крестьянства, которое
якобы и породило все крайности
большевизма. И никто не хочет вспомнить,
что тоталитаризм шел из города в
деревню, из центра в провинцию, от теории
к практике, а не наоборот.
Никуда не деться от того факта, что
крестьянская, провинциальная Россия на
выборах в Учредительное собрание
проголосовала против партии большевиков,
которую поддержало лишь крупногородское
меньшинство страны. В основе
советского тоталитаризма лежал не
крестьянский миф о земле-кормилице, а
западнический миф машины. Достаточно
вспомнить, что краеугольным камнем
большевистской утопии была картина
общества как большой единой фабрики. Во
имя этого механического порядка большевизм
и развязал войну с
крестьянством, войну на уничтожение. И
вот теперь именно крестьянство
обвиняется в тоталитаризме.
В основе тоталитаризма лежит не столько
гегелевская диалектика хозяина и
раба, сколько диалектика тюрьмы и
вольницы. Я очень опасаюсь, как бы
диалектика "безграничной
свободы" и безграничного "деспотизма" не настигла
нас снова. Уже лишком много демонов сразу
вырвалось наружу. Демоны
безудержного сепаратизма - я не удивлюсь
появлению самостийных
"президентов" областного и даже
районного масштаба. Демоны мафиозных
структур, буквально сводящих из нет
трудовые усилия целой страны. Демоны
преступности, превращающей нашу
повседневную жизнь в рисковый поход по
каменным джунглям, где засады
подстерегают на каждом шагу. Демоны
празднолюбив, до корней подточившие
традиции народной трудовой этики...
Страшно подумать, какие усилия нужны,
чтобы справиться с демонологией,
разбуженной прекраснодушными западниками.
Судя по всему, наши
прогрессисты, отгороженные от реальности
заемными доктринами, не знают ни
стихий, гуляющих в геополитическом
пространстве, когда оно лишено
надлежащего государственного присмотра,
ни стихий, заключенных в
человеческой душе. В противоположность
христианской традиции,
пессимистически оценивающей все земные
стихии-природы, истории и
человеческой психики, люди, прошедшие
леволиберальную выучку -
натуралистические оптимисты. Зло они
считают либо злокозненным
изобретением классовых врагов, либо
продуктом народного невежества, тогда
как добро-естественным порождением
природы и истории. Даже Винер,
сделавший вывод на основе второго закона
термодинамики, что хаос -
наиболее вероятное состояние, не смог их
переубедить. Отсюда - постоянные
грезы наяву: во внешней политике -
упование на "новый мировой порядок",
призванный автоматически снять все
проблемы, связанные с границами и
безопасностью государства, в экономике-
упование на то, что из полного
развала "приватизации" к
"либерализации" сами собой возродятся порядок и
процветание.
Когда, оказавшись, перса необходимостью
реставрации порядка-как правило,
значительно более "крутого",
чем прежний, разрушенный на
"общедемократическом" этапе
российских революций - либералы открещиваются
от следующего, тоталитарного, этапа как
чуждого их намерениям, не следует
им верить. Тоталитаризм - родной брат,
даже близнец российского
либерализма, оборотная сторона этой
медали.
Источник: http://www.nasledie.ru/oboz/N21_93/21_02.HTM
В библиотеку
На главную страницу