П.Н. Савицкий. В
борьбе за евразийство
I
1920-е годы кончились. Тридцатые годы
ставят перед евразийством новые и
настоятельные задачи. Обращаясь к их
разрешению, полезно не забывать и
прошлого. Настоящий очерк анализирует это
прошлое с одной из его сторон.
Во все минувшие годы евразийцы
воздерживались от полемики. Этого правила
они придерживаются и ныне. Все
последующее написано отнюдь не для
полемики. Но для того, чтобы на фоне
прошлого и на основе его вывести
уроки на будущее. К тому же в настоящее
время в идеологической области
ясно многое такое, что было менее ясно в
прошлые годы.
Библиографическая сторона этого очерка ни
в одном из отделов не претендует
на исчерпывающий характер. В частности,
оставлены в стороне (за
несколькими исключениями) отклики на
евразийство, появившиеся в Советской
России.
Первый евразийский сборник вышел в свет в
начале августа 1921 г. Первые
статьи о евразийстве были напечатаны в
начале сентября того же года.
Авторы статей не во всем соглашались с
евразийцами. И все-таки, их
рецензии имели скорее характер
приветствий, чем критики. И. Н. писал в
софийском издании "Зарницы" [+1]:
"Общий дух сборника, подкупающее
воодушевление авторов, объединившая их
идея - безусловно симпатичны...
книга расшевеливает читателя... и
предостерегает общественную мысль,
склонную не столько ориентироваться на
новых, сколько окапываться на
старых позициях, от явно угрожающего ей
окаменения и измельчания". В том
же духе высказывался В. Татаринов в
рецензии, помещенной в берлинской
газете "Руль" [+2] "Во
всей книге чувствуется биение живой, пробуждающейся
национальной мысли, которая теперь
загорается повсюду - ив придавленной,
рабской России, и в чуждой, холодной
Европе... Что касается до общего
значения идей и лозунгов, проповедуемых
"евразийцами", то оно, конечно,
несомненно и велико" [+3]. Еще более
показательна статья И. Гессена
"Знамения", появившаяся на
несколько дней позже в той же газете [+4]. В
ней автор рассматривает вышедшую в свет
незадолго перед тем "Переписку из
двух углов" В. Иванова и М.
Гершензона: "Я предвижу, что отмеченная выше
исключительность условий, в которых
приведенные проникновенные строки
написаны, может послужить доводом в
пользу того, что такое настроение
случайно, не показательно. Не стоит об
этом спорить, потому что предо мною
другое доказательство, не только
решающее, но волнующее до глубины души...
Я имею в виду отмеченный уже в
"Руле" сборник "евразийцев" "Исход к
Востоку". Беззаветно верящие в Россию,
проникнутые религиозным пафосом,
эти выразители молодой русской мысли не
только высказывают те же взгляды,
но - что действительно до загадочности
поразительно - говорят одними и
теми же словами... Ни большевистский
режим, с одной стороны, ни бездомное
скитание на чужбине - с другой, не
помешали разъединенным представителям
русской интеллигенции слиться мыслью и
словом в одном устремлении... дух
русской интеллигенции остался свободным,
не порабощенным страшным гнетом,
разрушившим так много культурных
ценностей".
В истории евразийства "идиллия"
продолжалась недолго. Лавры первого,
выступившего в печати хулителя
евразийства принадлежат Петру Рыссу.
Впрочем, хула его была голословна. В статье
о "Смене вех", говоря о
событиях нашего времени, он обронил
следующую фразу: "Быть может, потому,
что мы живем в этих событиях, что мы
участвуем в них, нет оснований
надеяться, что в этой сумятице может
родиться новое "слово". И потому так
печально-претенциозна тоненькая книжка
"евразийцев" ("Исход к Востоку"),
кокетничающих обломками идей 40-х
годов" [+5].
С конца сентября 1921 г. стал
складываться антиевразийский фронт в
эмигрантской печати. Далеко не все
статьи, относящиеся к этому циклу,
отвергали евразийство начисто. Наоборот,
многие из них подчеркивали
согласие с евразийцами в тех или иных
пунктах. Но центр тяжести лежал в
критика.
К. Мочульский, в противоположность евразийцам,
не верил в творческие силы
русского народа. Он говорил следующее:
"Вместо горького питья правды -
снова "вкусный лимонад"
беспочвенных самообольщений. Мы знаем, чего не
хотел, чего не принимал, чего не усваивал
народ - все "не" и ничего
положительного. Мы знаем его ненависть к
формам жизни (все равно к
государственным, общественным,
культурным), к укладу, к "организации", ко
всякому становлению. Мы знаем глухое
недовольство (страшное "безмолвие")
народа и открытый мятеж. Мы знаем, что в
никаком земном творчестве народ
не участвовал, никакой воли, кроме воли к
небытию, не проявлял. Какое же
право имеем мы предписывать ему какую-то
новую культуру и гадать об
экономическом положении будущей России, в
связи с мировым рынком ?" [+6]
Вот нигилизм - более полный и более
существенный, чем нигилизм
коммунистический! И это печаталось в
"Общем Деле" В. Бурцева. И с таким
мировоззрением надеялись одолеть
коммунизм. И полагали, что подобные
воззрения могут подвинуть на действие
кого бы то ни было, кроме
отъявленных и безнадежных слуг ненависти
и мести.
К. Мочульскому остались, видимо, чужды
сокровища русского фольклора,
созданные под непосредственным влиянием
народного коллектива (см. хотя бы
печатаемую евразийцами статью И.
Савельева "Своеобычное в русской
фольклористике"). Для него невнятны
те полные глубокого смысла "формы
жизни", о которых рассказывает
русская этнография. Ему не было известно
беспримерное во всемирной истории
колонизационное дело русского народа,
народное стихийное дело - выражение
непреодолимой воли к бытию. А в
экономической области - даже то, что было
сделано русским народом (и
другими народами Евразии) в 1920-х годах -
разве это не оправдывает
полностью евразийских "гаданий"
1921 г. об "экономическом положении"
России?
На истории русского нигилизма, одним из
проявлений которого являлось
выступление К. Мочульского, нужно учиться
трезвому и творческому
оптимизму.
Ряд авторов отнесся в особенности
критически к религиозно-богословскому
устою евразийства. Марк Слоним свою
статью заканчивал следующими словами:
"Особые пути культурного и
исторического развития России пройдут не там,
где их предчувствовали религиозные
идеалисты и славянофильские эпигоны
[+7]. Б. Шлецер заявлял: "....когда
утверждают, как факт, "расцвет
богословской мысли", когда говорят,
что "православное богословие...
накопило в своем существе неоценимые дары
мудрости и откровения...", тогда
мы вправе требовать от автора, чтобы от
общего он перешел к конкретному,
чтобы указал он нам на частные, отдельные
примеры, на события и реальные
явления [+8]. Таких указаний в
евразийском сборнике Б. Шлецер не находил.
Б. Мирский (г. Миркин-Гецевич; не
смешивать с Д. П. Святополк-Мирским, в
иностранной печати подписывающимся: Д. С.
Мирский) в статье "Смиренные
скифы" с явным неодобрением говорил о
евразийцах: "Они зовут не к
политическому совершенству, не к заветам
современной демократии, а к вере,
вещают о грядущей "эпохе веры"
[+9].
Свои критические опыты Б. Мирский
продолжил на страницах "Еврейской
Трибуны" (Париж). Здесь он приходил
к заключению, что "путь обязательный,
единственный и для русского еврейства -
не Евразия, а Европа... мне
приходилось несколько раз намечать некую
обобщенную
еврейско-демократическую точку зрения в
проблеме русского национального
сознания; мне приходилось указывать, что
в силу целого ряда причин
еврейство русское всегда пойдет с
Западом, и в общерусской жизни
творческое западничество еврейства должно
сыграть немаловажную роль"
[+10]. К настоящему времени (1931 г.)
еврейство дождалось опровержения
этих положений. Только что приведенному
тезису (быть может, и не зная его)
противопоставил прямо обратную программу
единоплеменник Б. Мирского,
обладающий не меньшим, чем он,
публицистическим темпераментом, Я. А.
Бромберг: "Восточному еврейству
пришла пора отказаться от роли
равнодушного зрителя по отношению к ходу
и исходу великого противоборства
восточных и западных начал... И жертвы
(имеются в виду события 1917-1921
гг. на Украине, в Бессарабии и Галиции.
П. Н. С.) и зрелище бесславного
угасания западного еврейства в мертвой
трясине
уравнительно-демократической пошлости
должны побудить нас произвести
твердый и недвусмысленный выбор, должны
обратить наши взоры опять к вечно
немеркнущему свету с Востока, ныне
воссиявшему с костра самозаклания
России... В данном конкретном случае
можно уповать, что в евразийской
концепции впервые получит органическое
осмысление роковое, исполненное
мистической и онтологической
значительности сплетение судеб народа,
пронесшего через века живое ощущение
мессианского избранничества, с
великой страной, в наши дни возложившей
на себя, перед лицом духовно
скудеющего и погибающего человечества,
тяжкое бремя вселенского призвания,
в основных своих устремлениях выходящего
за пределы чисто мирских планов и
перспектив в область иного, чаемого
царства" [+11].
Выставим же четкое евразийское
утверждение: "Европа" не есть
"единственный" путь для
русского еврейства. И западничество не есть
единственная для него возможность.
Возможно и необходимо появление и
развитие еврейского восточничества. С
восточничеством этим евразийство
должно быть в сотрудничестве и союзе.
На нечто подобное указывала уже статья С.
Полякова-Литовцева в одном из
номеров "Еврейской Трибуны"
[+12]. Полемизуя с Б. Мирским, автор
спрашивал:"...если Европа и
еврейство, действительно, как бы прикованы к
тачке рационализма... почему России не
искать особых от Европы путей во
имя простой свободы духа, во имя великого
права "самоопределения" и
выбора?.. Беда не в том, что евразийцы
"взыскуют града нездешнего" - это
явление положительное. Без него
"град здешний" очень уж плосок и скучен. А
в том, что, уносясь мечтою в "высшие
планы", эти люди имеют склонность
квиетические мириться с неправдами,
уродствами и мерзостью нашей
"юдоли"... Мы (т. е. евреи)...
в крайности не впадаем. Мы твердо помним о
земле даже тогда, когда стремимся к небу.
Мы твердо верим, что правда в
сочетании двух градов, здешнего и
нездешнего, и мечтаем о чудесной
лестнице между землей и небом". С.
Поляков-Литовцев возводил на евразийцев
напраслину, говоря об их
"квиетическом примирении" с неправдами,
уродствами и мерзостью. Но указание это в
его статье производило
впечатление формального отвода,
рассчитанного на то, чтобы не разойтись
начисто с сотрудником по журналу (Б.
Мирским). Положительные же его
утверждения вполне согласуемы, в данном
случае, с принципами "еврейского
восточничества - и суть просто
евразийские положения [+13].
Сказанное в достаточной степени
характеризует те основания, на которых
покоилась полемика с евразийством в
эмигрантской печати в конце 1921 года.
Это были: отрицание религиозной сущности
и религиозного призвания России;
неверие в творческие силы
"народа". Возражения эти имеют для евразийцев не
только исторический интерес. И сейчас они
не лишены актуальности.
Тридцатые годы начались в России в
обстановке некоторых материальных
достижений, и еще больших страданий, и
небывалых по настойчивости попыток
угашения духа. В этих условиях
евразийство должно с новой силой и в новых
формах утверждать и утвердить
непреходящесть религиозного начала и
подлинность религиозного призвания
России. В начале 1930-х годов - так же,
как это было в начале 20-х, - оно должно
поднимать горение веры и вселять
убеждение в неистощимости творческих сил
евразийских народов. Угашатели
духа невластны над духом. Первая статья о
евразийстве не на русском языке
появилась, насколько нам известно, в
болгарском журнале "Везни" 22 октября
1921 г. Она заканчивалась следующими
словами: "Хаос... родит звезду. И ее
сияние еще поведет, быть может, весь мир
к новым пределам, к новому
Вифлеему, где рождается Дух. Россия несет
новое Евангелие миру" [+14].
Первенство в данном случае болгарской
печати объяснялось, конечно, тем
обстоятельством, что "Исход к
Востоку" был издан в Софии [+15]. Вообще же
- по части евразийствоведения -
славянская печать оказалась вначале
впереди романо-германской. В
январе-феврале 1922 г. наиболее серьезные (из
иноязычных) статьи о евразийстве были
опубликованы в чешской печати. В
некоторых отношениях имеет
самостоятельное значение статья Франтишка Кубки
"Евразизм", появившаяся в
газете "Венков" [+16]. В ней евразийство
сопоставлено с некоторыми мало известными
в Европе, но во многих
отношениях созвучными ему явлениями русской
культурной жизни в Харбине (Ф.
Кубка как раз перед тем приехал в Прагу с
Дальнего Востока) - так, напр.,
с содержанием журнала "Окно",
выходившего в Харбине в ноябре-декабре 1920
г. Заключение Кубки такое: "По
сравнению с царистическим характером
старого славянофильства приятно поражает
народный облик концепции
евразийства. К романо-германскому западу
(в смысле культурном) оно
причисляет и нас, чехословацких славян, и
не неправильно... За нами
остается в будущем положение моста между
романо-германцами
(романо-англосаксами) и Россией. После
революционной бури большая часть
евразийской программы, очевидно,
осуществится. Связи крови и симпатии
сердца тем сильнее связывают... европейскую
сторону России с нами, что для
нашего будущего существование
России-Евразии желательней, чем
существование реакционной России или иной
немецкой колонии".
Еще обстоятельней, чем статья Ф. Кубки,
была работа, подписанная
инициалами Н. В. и помещенная в чешской
газете "Трибуна" под заглавием:
"Евразия, евразийцы и
евразийство" [+17]. Работа эта принадлежала перу
известного украинского деятеля, уже в
течение многих лет живущего в Праге.
В ней почти целиком переведен на чешский
язык ряд статей "Исхода к
Востоку". Евразийство названо
"достойной внимания и весьма незаурядной
попыткой создать новую русскую
национальную философию". Во многих местах
указывается на ценность отдельных статей,
на богатство и оригинальность
мыслей и пр. Критике подвергнута формула
"отвержения социализма и
утверждения Церкви" ("Исход к
Востоку", стр. VI). По мнению Н. В., она
показывает, что "евразийство не
уразумело основ мирового социализма,
неправильно отождествляя его с большевизмом,
который в московской
коммунистической практике представляет
собою попрание действительного...
социализма, как неизбежного пути к
разрешению социальной проблемы нашего
времени".
В 1931 г. мы можем точнее определить наше
отношение к социализму, чем мы
могли сделать это в 1922 г. Вопросы
общественного устройства мы не сводим
исключительно к вопросам устройства
политического и экономического.
Исповедуя религиозные начала, мы
утверждаем философию подчиненной этим
началам политики и экономики, тем самым
чуждую философии социализма, в его
наиболее характерных проявлениях. Но
поскольку социализм, в жизненном
осуществлении, преображается в этатизм
(развитие государственного
хозяйства), его устремления созвучны
устремлениям евразийцев. И конечно же
наш этатизм радикальнее, чем этатизм и
тех европейских "социалистов",
которые вообще его признают, радикальнее
в том смысле, что охватывает
более широкие сферы хозяйственной жизни
[+18]. Радикальнее и наше
понимание планового хозяйства. Интересы
трудящихся мы почитаем своими
интересами. По сравнению с евразийской
государственно-частной системой тот
строй, к которому европейские социалисты
прикладывают свою руку, является
господством капиталистических начал.
Термин "социализм", в его европейском
понимании, недостаточен для обозначения
социальной сущности евразийства. С
одинаковым правом можно сказать, что мы
отвергаем социализм и что мы
являемся сверхсоциалистами.
Н. В. был основоположником того цикла
обращенной на евразийство критики,
который мы назвали бы циклом
"сепаратистским", т. е. критики евразийства с
точки зрения групп, стремящихся к
отделению от евразийского единства:
"восточно-европейские народы
западной периферии нашего континента, а
именно вокруг-балтийские и припонтийские,
слишком тесно связаны... в своем
культурном развитии с европейским
Западом, чтобы стать поборниками
евразийства... евразийство, как попытка
национального самоопределения
великороссов, имеет шансы на будущее,
поскольку же оно будет пониматься
как движение всероссийское в довоенном
объеме и смысле этого понятия, оно
несомненно потерпит неудачу. Чтобы жить,
оно должно быть верно своей
ориентации - на Восток и не смеет косить
глазами на Запад, где также живут
восточные народы, но с европейской
культурной ориентацией". Нет сомнения,
что здесь в первую очередь
подразумевается Украина. Определение "Исхода к
Востоку" как "попытки
национального самоопределения великороссов"
курьезным образом сталкивается с тем
обстоятельством, что из четырех
авторов "Исхода" три
(Флоровский, Сувчинский и Савицкий) тесным образом
связаны с Украиной. Если учитывать
происхождение авторов и питавшую их
культурную традицию, то евразийство
окажется явлением в такой же мере
украинским, как и великорусским. Правда,
один из новейших украинских
критиков евразийства - О. Мицюк - в
брошюре своей, вышедшей в свет в
середине 1930 года [+19], желает отсечь
от украинской традиции всех
украинцев, стоящих не на сепаратистской
точке зрения: "Нам байдужа та
"iнтелiгенцiя Украши", про яку
говорить Трубецкой i до яко наложить чимало
iдеолопв евразшства; ця iнтелiгенщя,
виконуючи русифжаторське дало,
безповоротно "оптарувала"
московскую культуру". Перейдем от малого к
большему: будучи последователен, Мицюк
должен отсечь от украинской
традиции и Гоголя, так как в его терминах
и Гоголь "оптировал" "московскую
культуру"; иными словами, он должен
обезглавить свой народ, лишить его
первого по значению народного гения.
Украинцы-евразийцы хотят сохранить
Гоголя в украинской традиции. И не могут
не ощущать этой традиции в себе
самих. Им нечего "косить
глазами" на Украину. Они могут смотреть на нее
прямо. И непреклонна их уверенность, что
в исторической перспективе дело
их удастся во всеевразийском масштабе, т.
е., в частности, применительно
не к одному, но ко всем племенам
восточного славянства.
Труд Н. В. был переведен на хорватский
язык и напечатан в ряде номеров
загребской газеты "Речь" [+20].
Наиболее ранняя известная нам польская
статья о евразийстве появилась в
варшавской газете "Работник" от
26 февраля 1922 г. Для автора этой статьи
- Казимира Чапинского - евразийская
идеология - это только маски, под
которыми создается "новое
национальное самосознание новой России,
буржуазной, провозглашающей капитализм,
православие, войну с социализмом,
национализм и империализм". Подобные
поспешные и в существе неправильные
(поскольку касаются империализма,
капитализма и буржуазности) обобщения
сделали традицию в польском
евразийствоведении. Однако нельзя утверждать,
чтобы польское евразийствоведение
сводилось только к таким обобщениям (см.
ниже).
Первые по времени статьи о евразийстве в
романо-германской печати были
написаны русскими авторами. Сюда
относятся, между прочим, статьи в журнале
"Russian Life" [+21] и в
литературном приложении "Times" (No1063). Одна из
них подписана Д. С. Мирским (Д. П.
Святополк-Мирский). Названные статьи
отличаются в невыгодном смысле от всех
вышецитованных допущенными в них
фактическими ошибками [+22].
Гораздо основательнее и точнее данные
французской статьи В. Никитина о
русской эмиграции, в которой несколько
страниц посвящено евразийцам [+23].
Большой напряженности полемика с
евразийством достигла в эмигрантской
печати в январе-феврале 1922 г.
Застрельщиком на этот раз явился сотрудник
"Руля" Г. Ландау. По характеру
своему выступления эти были предвестием
позднейших выпадов по адресу евразийства
со стороны "активистов" и
"николаевцев". "Сквозь
пестроту составных частиц" евразийства Г. Ландау
пытался "определить его подлинную
пружину". "Она - не в
антропогеографической теории, не в
религиозном устремлении, не в
национальной тревоге; она - в
бездейственном самоутешении". В 1925 г. А.
А. Кизеветтер был по этому поводу иного
мнения: "Евразийство вовсе не так
невинно, как кажется с первого взгляда.
Со временем из него могут
вылупиться чисто практические выводы и
действия, далеко не безразличные с
точки зрения актуального общественного
поведения" [+24].
Выступления Г. Ландау не воспрепятствовали
распространению евразийства. И
уже в том же 1922 году в журнале
"Новый Восток", появление которого
сделало эпоху в истории русского
востоковедения, руководящая статья
редактора журнала, покойного М.
Павловича, стояла под знаком евразийства:
"Вся современная Азия является для
нас терра-инкогнита... А между тем с
недавнего времени Россия называется
Евразией (Европой-Азией), и
действительно ни одна страна европейского
континента не связана, даже в
самой малой степени в экономическом,
политическом и духовном отношениях,
так глубоко с Азией и со всем Востоком,
как современная Россия...
Современная Россия-Евразия - это прежде
всего учитель, руководитель
стонущего в цепях духовного и
экономического рабства, борющегося за лучшее
будущее Востока" [+25].
Евразийство упоминается в предисловиях к
ряду книг, появившихся в течение
1920-х годов и имевших то или иное
отношение к востоковедению. Обращается
мыслью к евразийцам Всеволод Никонорович
Иванов в предисловии к книге "Мы"
[+26]: "Движение евразийцев должно
быть приветствуемо всеми любящими свою
страну русскими людьми. Из их
исследований веет душистостью степей и
пряными запахами Востока. Они правильно
вносят поправку в дело
славянофилов, ища на Востоке того, чего
не хватало Аксакову, Хомякову,
Конст. Леонтьеву, чтобы обосновать наше
отличие от Европы. Только
перетряхивая полным пересмотром историю
Востока, найдем мы самих себя".
Далее следуют возражения: "Но почему
это должно быть движением
Евр-Азийским, а не просто Азийским, вот
чего я не могу понять... культура
Запада и культура Востока находятся в
известном антагонизме... нам в
реальной нашей жизни не остается ничего
другого, как присоединиться к
одной из этих сторон, чтобы ввергнуться в
реальный процесс живого
становления, чтобы из темного магического
кристалла будущего и явилась
новая реальная культура, нам доселе
неведомая, а не искать самим "средней
линии". Здесь приходится разъяснить,
что евразийство не понимает и никогда
не понимало своей линии, как
"средней". Евразия - это не "микстум
композитум" Востока и Запада. Это -
неповторимая личность. Но именно
неповторимость ее и не позволяет
отождествлять Евразию с Азией,
заключающей целый ряд своеобразных и
отличных от Евразии миров. Упоминает
о евразийстве и доктор Эренжен Даваевич Хара-Даван
в замечательном труде
своем: "Чингисхан как полководец и
его наследие" [+27]: "Только за
последние годы ученые евразийского
мировоззрения, изучая проблему русского
самопознания, стали внимательно
разбираться в разных восточных влияниях на
русскую историю, культуру и быт, и им
отчасти удалось разбить
"предубеждения и предрассудки
европеизма", с которыми трактовался этот
вопрос до них, и тем самым заинтересовать
широкий круг русской
интеллигенции, чего не удавалось сделать
нашим ориенталистам".
Примечание
[+1] No21,4 сентября 1921 г.
[+2] "Руль", No243,4 сентября
1921 г.
[+3] Такого же характера рецензию В. Т.
поместил в No 166 берлинской
газеты "Время" от 5 сентября
1921 г. К этому же циклу относится рецензия
В. Воути в гельсингфорской газете
"Новая Русская Жизнь" от 9 октября 1921
г. и т. д.
[+4] "Руль", М 255,18 сентября
1921 г.
[+5] Статья "Без вех",
"Последние Новости", No439,21 сентября 1921 г.
[+6] Статья под заглавием "Будущая
культура России" в газете "Общее Дело"
(Париж), No436, 26 сентября 1921 г.
[+7] Газета "Воля России"
(Прага), No318, 29 сентября 1921 г.
[+8] Статья "Евразийцы",
"Последние Новости", No474,1 ноября 1921 г.
[+9] Газета "Голос России"
(Берлин), М 796, 23 октября 1921 г.
[+10] Статья "Европа и
Евразия", "Еврейская Трибуна", Л° 98,10 ноября 1921
г.
[+11] Евразийский Сборник, кн. VI, 1929
стр. 46.
[+12] No103.15 декабря 1921 г.
[+13] По тону несколько похожа на
выступление С. Полякова-Литовцева статья
Л. Неманова: Новый мессианизм (газ.
Время, No 819, ноябрь 1921 г.). В ней
говорится: "Надо действительно
понять, что Россия не совсем Европа и не
совсем Азия, что у России имеются свои
особенности". Тут же утверждается:
"Формы политической жизни,
выработанные мировой политической мыслью и
мировым политическим опытом, могут быть
общими для всех. Русской
интеллигенции придется отказаться б. м.
от многих романо-германских
представлений, но не от идей материальной
и политической культуры". Если
под "материальной" культурой
подразумевать технику, то относительно нее
это положение бесспорно. В области же
социального и политического строя
евразийцы отстаивают необходимость своих
путей.
[+14] Статья "Утверждение
евразийцев" за подписью Т., "Везни". год III.
No2.
[+15] Другая болгарская статья о
евразийстве принадлежит проф. Ст.
Младенову (Национализм, культура и
човещина, журнал Современник, 1922,
январь-февраль, стр. 290- 299). Большая
ее часть посвящена изложению
статьи Я. С. Трубецкого "Об истинном
и ложном национализме", применительно
к условиям жизни балканских народов.
[+16] "Венков" (Прага), No
14,17 января 1922 г.
[+17] "Трибуна" (Прага), No
Noот 11,16.23 февраля и 8 марта 1922 г.
[+18] Однако хотим подчеркнуть уже здесь,
что и мы. отнюдь не понимаем
государственного начала как
всеохватывающего и всеопределяющего принципа.
[+19] Статья "Евразийство",
(Прага), 1930.
[+20] "Rijec". No Noот 18,25
февраля 1922 г. и ел.
[+21] A review of facts and documents
relating to the russian situation, N
6,
February-March 1922.
[+22] Так, напр., мысли, высказанные Н.
С. Трубецким в "Исходе к Востоку",
отнесены здесь к "Европе и
человечеству" (1920); термин Евразия
неправильно приписан Ламанскому и т.д.
[+23] В. Nikitine. L'emigration
russe. Revue des sciences
poll-tiques.Auril-Juin 1922,
p. 209-212.
[+24] Статья "Евразийство". Руль,
No1247,10 января 1925 г.
[+25] Статья "Задачи Всероссийской
Научной Ассоциации Востоковедения",
"Новый Восток", книга I. Москва,
1922, стр.10-11.
[+26] Культурно-исторические основы
русской государственности. Харбин,
1926, стр. XIII-XV.
[+27] Культурно-исторический очерк
Монгольской империи XII-XIV веков.
Белград, 1929. стр. 3, 198 и др.