ЕВРАЗИЙСКИЙ ТРИУМФ. Александр ДУГИН

                                    1. Понять не понимаемое умом...

  Панорама русской мысли, русской культуры в целом отличается главным и

  фундаментальным качеством — парадоксальностью. Эта парадоксальность сопряжена

  с отсутствием законченной и полной концептуальной картины, изложенной в

  спектре рациональных дискурсов. Грани русских теорий и учений всегда

  размыты... Основные вектора мысли перемешены и заслонены множеством случайных

  и необязательных замечаний, отступлений, деталей, импрессий. Русская мысль —

  даже научная или политическая — всегда литературна.

  Это ведет к тому, что строго разметить пространство русского интеллектуализма

  на основании собственных, имманентных русской культуре ,критериев практически

  невозможно. Складывается странная картина полемики или исторических споров, в

  которых сплошь и рядом ставятся совершенно невозможные в западной культуре

  вопросы ( например, существовала ли русская литература до Ломоносова? Есть ли

  такое явление как “русское богословие” или это лишь инерциальное

  воспроизведение поздневизантийских клише? и т.д.) Иными словами, под вопрос

  ставятся сплошь и рядом не частности, но сам факт существования того или иного

  явления, а это придает всему дискурсу несколько лунатичный характер, как будто

  кто-то силится проснуться ото сна, отличить фантомы сновидений от

  прорезающейся яви, восстановить картину прошлого, как оно было, а не как

  шепчут о нем неразвеявшиеся грезы, силится, но ... не может, снова срывается в

  полудрему.

  Это обстоятельство вполне применимо ко всей русской культуре. В равной (а

  может, и в большей) степени применимо оно и к евразийству, особому и крайне

  интересному явлению в русской мысли. Это явление, на первый взгляд, размыто и

  неопределенно, противоречиво и парадоксально. Но вместе с тем, оно

  исключительно тем, что не просто представляет собой одну из разновидностей

  русской мысли, а пытается концептуализировать саму специфику этой мысли, дать

  самый общий контур того. что является основной и главной чертой “русского

  субъекта”, понятого в самом широком смысле — как народ, государство,

  религиозный тип, геополитический организм, конкретная национальная личность.

  Евразийство пытается не просто мыслить в полусне, как все русские, но

  стремится концептуализировать это состояние, предлагает систему, учитывающую

  всю серию парадоксов, которая составляет характерную атмосферу национального

  мировоззрения в его общем виде.

  Уже постановка такой задачи делает евразийство уникальным и беспрецедентным

  явлением в русской истории. Ведь речь идет о систематизации того, что, по

  выражению Фета, “нельзя понять умом”.

  В евразийстве мы сталкиваемся с двойной степенью неопределенности —

  неопределенностью, свойственной самой русской мысли, и попыткой широкой

  систематизации этой неопределенности в новую неопределенную, но обладающую

  своей собственной логикой, концепцию. Если принять во внимание еще

  обстоятельство, что в нашем положении мы также имеем дело с чрезвычайно

  запутанной идеологической ситуацией, в которой сосуществуют на равных

  основаниях взаимоисключающие друг друга философско-идеологические установки —

  как продукты духовного смятения нашей неясной эпохи, то выносить суждение о

  евразийстве и оценивать успех или неудачу этого начинания становится в высшей

  степени трудно.

  Но мы, сознавая всю рискованость этого предприятия, все же попытаемся это

  сделать.

2. Петр Савицкий — идеолог Великой Евразии

  Отцами-основателями евразийства могут считаться два человека Николай Сергеевич

  Трубецкой (1890-1938) и Петр Николаевич Савицкий (1895 — 1968). На

  определенном этапе к ним примыкали такие известные люди как Г.В. Вернадский,

  Г.В.Флоровский, П.М.Бицилли, А.В.Карташев, Н.Н.Алексеев и т.д. Евразийцами

  второго порядка могут быть названы П.П.Сувчинский, П.С. Арапов, П.Н.

  Малевский-Малевич, В.Н.Ильин (не путать с крайне правым монархистом

  И.А.Ильиным — злостным противником евразийства), Н.П.Рклицкий, В.П.Никитин,

  А.Я.Бромберг, кн. Д.Святополк-Мирский, М.В.Шахматов, И.В.Степанов и т.д.

  Если первый интеллектуальный толчок движению дал основополагающий труд

  Н.Трубецкого “Европа и человечество”, то главным идеологом евразийства, его

  вождем следует назвать именно Петра Савицкого. Конечно, евразийство было

  сугубо коллективным движением, в общей сложности на протяжении всей его

  истории оно объединяло вокруг себя множество людей — евразийские митинги и

  конференции собирали тысячи участников, а влияние их идей распространялось на

  широкие круги русской эмиграции и даже на значительные секторы спецов и

  попутчиков. оставшихся в Советской России и принявших советскую власть со

  значительными оговорками. Но все же в центре всего движения стоял один человек

  Петр Савицкий, именно он был душой евразийства, его бесспорным лидером, его

  лицом. Другие видные евразийцы - Н.С. Трубецкой, Г.В.Флоровский,

  Г.В.Вернадский, Л.П. Карсавин утвердились как авторитеты в какой-то конкретной

  области — Трубецкой как лингвист, Флоровский как богослов, Вернадский как

  историк, Карсавин как философ, а к евразийству они примыкали в качестве

  признанных авторитетов в иных сферах. Савицкий же — несмотря на

  профессиональную подготовку в географической науке, правоведении, теории

  международных отношений и т.д. — был собственно евразийцам по преимуществу,

  евразийцем номер 1, подобно тому как Ленин, являвшийся философом и

  публицистом, был,в первую очередь, большевиком, а потом уже всем остальным.

  Петр Николаевич Савицкий родился на Черниговщине в дворянской семье. Позже в

  своих статьях он будет подчеркивать свое малороссийское происхождения в

  полемике с украинскими самостийниками, упрекавшими евразийцев в

  узко-великоросской идее.

  Образование Савицкого было техническим. Он окончил Петроградский

  политехнический институт по специальности экономист-географ. Блестящее знание

  иностранных языков и компетентность в области международных отношений

  способствовали тому, что уже в ранней юности он занимает в Русской миссии в

  Норвегии должность секратаря-посланника.

  Его политические взгляды изначально сформировались под влиянием партии

  кадетов, т.е. он был умеренным национально ориентированным либералом. Идеологи

  кадетов — П.Струве и знаменитый ученый В.И.Вернадский — были для него

  основными учителями. В полном соответствии с кадетской логикой Савицкий не

  принимает Октябрьской революции, и становится на сторону белых. Он участвует в

  правительстве Врангеля, где занимает важную должность — первого

  помощника-секретаря Петра Струве, министра иностранных дел в этом

  правительстве.

  После поражения белых он оказывается в Галлиполе, а позже в Праге,

  традиционном пристанище для белой эмиграции. Здесь в Праге и начинается

  история евразийства.

  Савицкий знакомится с трудами Трубецкого, а также с ним самим и предлагает ему

  учредить новое идеологическое движение на основании тех идей, которые

  Трубецкой наметил в своей книге.

  Так появляется первый евразийский сборник “Исход к Востоку. предчувствия и

  свершения. Утверждение евразийцев” (София, 1921). В нем в сжатой форме

  излагаются основные принципы нового движения, новизна и смелость которых

  потрясла все русскую интеллектуальную элиту того времени. На этот сборник

  откликнулись практически все крупные фигуры того времени — Струве, Бердяев,

  Милюков, Ильин, Краснов, Гиппиус и т.д. Отныне именно отношение к евразийцам и

  их тезисам будет отличительной чертой для самоопределения идеологической

  позиции русской эмиграции. Те, кто отнесутся сочувственно и положительно к их

  программе составят фракцию Третьего Пути (ни большевизма, ни царизма). Те, кто

  отвергнут ее, однозначно отождествятся с антикоммунистической консервативной

  или либеральной реакцией. “Исход к Востоку” — первая законченная и

  последовательная декларации русской Консервативной Революции, того

  парадоксального движения, которое было чрезвычайно популярно в эту эпоху в

  Европе и дало жизнь некоторым известным тоталитарным режимам.

  В центре сборника стоят Савицкий и Трубецкой. Причем Савицкий формулирует

  основные принципы резче, яснее, дерзновеннее, чем его коллеги. В некотором

  смысле, это произведение Савицкого, его яркий, гениальный и до конца не

  понятый ни тогда, ни сейчас вклад в русскую культуру. в становление русского

  мировоззрения.

  Евразийство захватило умы, и в результате инициатива получила свое развитие. В

  1922 году последовал второй сборник — “На путях. Утверждение евразийцев”.

  Позднее стали выходить отдельные номера “Евразийского временника”, а в 1926

  году программный документ “Евразийство. Опыт систематического изложения.”,

  большая часть которого написана Савицким. Кроме того, спорадически появлялись

  выпуски “Евразийской хроники”.

  За всеми этими инициативами всегда ясно проступает личность Савицкого — он

  пишет большинство манифестов, определяет планы и темы изданий, редактирует

  материалы, организует симпозиумы и конференции. При этом надо учитывать. что

  все это происходит в тяжелейших моральных условиях, в эмиграции, при полной

  оторванности от горячо любимой, обожествляемой евразийцами России. А кроме

  того, двусмысленность евразийского Третьего Пути, его принципиальный и

  декларируемый разрыв и с правыми (рыночниками, царистами, консерваторами) и с

  левыми (большевиками), автоматически создает врагов в обоих секторах

  расколотого Революцией и Гражданской войной русского общества.

  Савицкий является истинным вождем евразийства, уступая руководящие роли в

  официальных евразийских структурах Н.Трубецкому лишь по соображениям

  старшинства. На самом деле, Трубецкой — чистый интеллектуал, не склонный к

  политическому активизму. В Вене, где Трубецкой жил, так никогда и не было

  создано полноценной евразийской ячейки, тогда как в Праге, Белграде и Софии

  Савицкому лично удалось создать многочисленные и прекрасно организованные

  структуры.

  Один участник евразийского движения так описывал психологический портрет

  Савицкого: “Савицкий, конечно, лидер... Он является крестным отцом евразийской

  идеологии... Он хорошо и всесторонне образован. Кроме того, он в высшей

  степени одаренный человек, способный мыслить логически. Диалектически его

  способности развиты великолепно. Ко всем его интеллигентским дарованиям надо

  прибавить основной стержень — бешеное честолюбие, которое нельзя понимать

  вульгарно. Его привлекает не министерский портфель. Его идеал — Ленин, вождь и

  пророк масс...”

  В середине 20-х годов евразийское движение входит в полосу затяжного кризиса.

  Намечается раскол между правой и левой версиями самого Третьего Пути. Это

  вполне логично — долго выдерживать напряжение этого новаторского,

  парадоксального синтеза, да еще при попытках придать ему идеолого-политическую

  нагруженность, невероятно трудно. Это драма всего евразийства и личная драма

  Савицкого, его главного идеолога.

  В Париже в 1926 году начинает выходит газета “Евразия”, в которой все яснее

  проявляется откровенная пробольшевистская направленность движения. С другой

  стороны, Пражский кружок, объединяющий отцов-основателей (в частности самого

  Савицкого, Алексеева, Карташова и т.д.), все более тяготеет к консервативным

  позициям. Дело усугубляет выход из движения Флоровского и Бицилли, которые не

  в силах выдержать новаторство и авангардность евразийской идеологии, выбирают

  социальную пассивность, отрекаются от мировоззренческой борьбы и углубляются в

  архивно-историческую работу, махнув рукой на бросаемый историей вызов.

  Итак, евразийство раскалывается, а к середине 30-х годов практически затухает.

  Левые евразийцы фактически становятся послушными инструментами Москвы,

  отказываясь от изначальной оригинальности движения, а правые сосредотачивают

  свое внимание на узкоспециальных областях — истории, геополитике, экономике и

  т.д.

  Сам Савицкий преподает в пражской гимназии вплоть до 1945 года, когда его

  арестовывают советские войска. За антисоветскую деятельность он получает 10

  лет лагерей, где он пребывает вплоть до 1956 года. В заключении он знакомится

  с молодым талантливым историком — сыном гениального русского поэта и не менее

  гениальной поэтессы — Львом Николаевичем Гумилевым. Гумилев становится

  прилежным учеником Савицкого, и позже именно он станет главным теоретиком и

  вдохновителем евразийского подхода в советской историографии. Позже они снова

  встретятся, но уже в Праге, на научном симпозиуме. Именно у Савицкого Гумилев

  заимствует все основные положения своей собственной теории этногенеза, именно

  Савицкий заражает его интересом к Евразии, Турану, культурным циклам и т.д.

  Без Савицкого Гумилева не было бы.. . Так даже мрачные условия ссылки

  становятся для не сломленного евразийского интеллектуала способом

  распространения своих идей. И история показала, что это дало свои результаты —

  несравненный успех воззрений Гумилева, невероятная популярность его книг и

  теорий в наше время. свидетельствуют о том, что, в конечном счете, главное

  дело жизни Савицкого не пропало даром — в евразийские исследования включились

  сотни русских историков. интеллектуалов, географов, даже часто не

  осознававших, что через Гумилева и его идеи они напрямую выходят к полноте

  евразийского мировоззрения, чреватого многими имплицитными выводами, которые

  сам Гумилев по вполне понятным причинам не делал.

  В 1956 году Савицкого освобождают и даже реабилитируют. Он возвращается в

  Прагу к семье. В 1961 году он публикует в эмигрантской прессе под псевдонимом

  “Востоков” тексты, описывающие его пребывание в лагере, за что снова попадает

  в заключение. Только вмешательство известного философа Бертрана Рассела

  позволяет ему выйти на свободу.

  Савицкий умер в 1968 году всеми забытый, никому не нужный, гонимый, усталый, с

  полным ощущением того, что все дело его жизни окончилось совершенным провалом.

  Мы позволим себе опровергнуть это. Нет, именно он оказался прав, именно его

  дело имеет реальные шансы на великое будущее, именно его Россия,

  Россия-Евразия окажется финальной и триумфальной реальностью, которой суждено

  воплотить в себе все мистические, духовные, философские и религиозные поиски

  уникальной и загадочной русской души.

3 Tertium datur

  Евразийство — мировоззрение, которое ставит своей целью объяснит все

  несуразности, трагические и страстные порывы русской истории в таком же

  парадоксальном ключе, подобрав к уникальной и парадоксальной стихии такую же

  уникальную и парадоксальную концепцию. Евразийцы отказываются становится на

  привычные позиции, признавать банальные клише во всех историко-философских,

  мировоззренческих, политических, правовых и религиозных вопросах, которые они

  затрагивают. Им свойственен сугубо диалектический метод, напоминающий

  удивительную индусскую формулу. которая призвана описать высшую

  трансцендентную реальность Божества — “ни это, ни иное”. Это запечатлено уже в

  самоназвании всего движения — евразийцы, сторонники России, понятой как

  Евразия.

  Евразия — концепция парадоксальная. Это ни Европа, ни Азия. В такой

  перспективе сама проблема адекватной интерпретации России, ее истории, ее

  религиозности, ее этно-социальной и экономико-политической реальности может

  решаться только в рамках новаторского. авангардного подхода, отвергающего

  традиционно принятые в этой сфере нормативы. Западническая линия в русской

  интеллигенции рассматривала Россию как “отсталый сектор Запада”, а

  следовательно, применяла сугубо западные романо-германские критерии к оценке

  основных вех ее истории. Европейские же историки вообще относили Россию к

  темным, азиатским, деспотически-авторитарным государствам.

  Евразийцы вслед за славянофилами утверждали, что обе точки зрения на Россию (и

  как на “отсталую часть Европы” и как на “развивающуюся часть Азии”) не

  достаточны, что Россия представляет собой самостоятельную категорию, особое

  “месторазвитие” (по терминологии Савицкого). Но в отличие от славянофилов

  евразийцы смотрели не в прошлое, а в будущее, не идеализировали старину (часто

  понятую довольно лубочно), но стремились выдвинуть проект творимой истории, не

  романтизировали крестьянскую общину и официальную триаду (православие,

  монархия, народность”) , а разрабатывали теории жесткой идеократической

  власти, основанной на активной циркуляции элит.

  Евразийцев называли поэтому “славянофильскими футуристами” или “православными

  большевиками”. Еще точнее подходило к ним определение “консервативные

  революционеры”.

  “Ни это, ни иное”, tertium datur — вот общая формула евразийского метода.

  Отсюда вытекает и их отношение к большинству важнейших вопросов. В политике

  это означало — “ни за белых, ни за красных” или “ни царизм, ни большевизм”. В

  религии — “ни петербургское синодальное официозное православие, ни

  марксистский атеизм”. В экономике — “ни социализм, ни капитализм”. В философии

  — “ни абстрактный идеализм, ни грубый материализм”. И так далее.

  Повсюду и во всех вопросах это заветное евразийское tertium datur.

  Более частный вопрос — отношение к Революции. Здесь евразийцы применяют все

  тот же принцип. Они рассматривают революцию как зло. Это естественно, если

  учесть общее для всех них белое прошлое и традиционное национал-патриотическое

  воспитание (а также дворянское происхождение). Это отличает их от левых,

  сменовеховцев и самих большевиков. Но в то же время они рассматривают ее как

  зло неизбежное, совершенно не случайное, вытекающее из всей логики русской

  истории, а следовательно, чреватое — как кульминация болезни — новым

  выздоровлением, новым преображением, пробуждением.

  Евразийцы считали, что большевики явились закономерным следствием всего

  петербургского периода, в котором доминировали западнические, светские,

  отчужденные тенденции, а православно-монархические и народнические лозунги

  лишь стыдливо прикрывали самодурство чиновничьей бюрократии и ориентированного

  на Европу дворянства. Особенно клеймили евразийцы элементы западного

  капиталистического хозяйствования, внедрявшиеся в Россию с середины ХIX века и

  глубоко чуждые национальным традициям. Октябрьская революция положила конец

  петербургскому периоду — в крови и насилии, в экстатике бунта и неистовстве

  восстания, но отчужденная. светская, петровская почти “протестантская” Россия

  исчезла. После переходного периода евразийцы ожидали нового национального

  возрождения, перерождения марксизма в нечто иное, возврат на новом

  диалектическом уровне к высоким идеалам Православной Империи, под древним

  допетровским лозунгом — “За Веру и Правду!”

  Евразийцы говорили о “новом строе” и “новом человеке”, черты которых ясно

  различимы в коммунистических революционных преобразованиях, но как искажение,

  гротеск, экстравагантная пародия. Жесткость, модернизм, новые люди у власти,

  укрепление центральной власти, модернизация всех сторон жизни — все это

  евразийцы у большевиков приветствовали. Но в то же время они настаивали на

  духовной ориентации общества, доминации православной религиозности, жесткой

  иерархии, основанной на меритократии, мистическом, а отнюдь не экономическом

  понимании сути истории.

  Из всего этого складывалось уникальное идейное образование, представляющее

  собой некий сверхрадикальный консерватизм с одной стороны, и логичный и

  авангардный модернизм с другой.

  В общей логике своего парадоксалистского мышления евразийцы по новому

  посмотрели на этнически-расовый состав России. Ключом к пониманию специфики

  русского народа для них была. развитая Трубецким идея о синтетической периоде

  русских, состоящих из двух принципиальных компонентов — арийского славянства и

  туранских (тюркских) этносов. Из двух противоположных полюсов — арийского и

  туранского — родилось нечто третье, новый уникальный синтез, представляющий

  собой нечто особое, ни на что не похожее, оригинальное и мессиански

выделенное.

  Русские это не славяне и не тюрки, не арийцы и не азиаты. Они особая общность,

  наделенная великой миссией и глубоко своеобразной культурой, не подчиняющейся

  логике ни европейских, ни азиатских культурных интерпретаций.

  Этой расовой диалектике точно соответствовала ландшафтный дуализм — Леса и

  Степи. Оседлый, северный, населенный преимущественно славянами Лес был одной

  составляющей русского государства. Кочевая, южная, преимущественно тюркская

  Степь была второй составляющей. Из этих двух элементов и сложилась

  Россия-Евразия и этнически, и географически, и культурно, и мировоззренчески

  синтезировавшая в себе пары противоположностей, приведя их к высшему синтезу,

  имеющему отнюдь не локальное, но абсолютно универсальное значение.

  Такой подход, специфически евразийский метод объяснял практически все

  несообразности. все парадоксы и противоречия русского пути, отметая

  европоцентристскую трактовку русской истории. но вместе с тем корректируя в

  значительное степени и славянофильскую линию.

  В вопросах философии, культуры, религии евразийцы также имели свои особые

  воззрения. Безусловно, все они были православными, но вместе с тем их явно не

  удовлетворяло казенное петербургское вероисповедание, почти чиновничий

  морализм клира и аллегорическая интерпретация таинств. бытовавшее в Церкви.

  Они искали основ и глубин, стремились к новой (или, наоборот, древнейшей,

  изначальной) религиозности, “бытовому исповедничеству”, что могло бы

  распространить религиозный опыт на всю полноту космической Среды. Поэтому у

  евразийцев столь важный акцент делается на идее “стихий”, космических

  “элементов”. Мир, природу, историю, общество — все это они понимали как грани

  латентной Божественности, как аспекты световой теофании, тотально и

  повсеместно связывающей низшее с высшим. имманентное с трансцендентным,

  посюстороннее с потусторонним. Для них был неприемлем классический дуализм

  романской теологии — идея о “двух Градах”, ставшая основой романо-германской

  религиозности и государственности. Напротив, как нельзя близок и внятен им был

  допетровский глубинно русско-православный, а ранее византийский идеал

  “Православного Царства”, в котором высшее и низшее слиты воедино в общей

  социально-религиозной литургии, “общем делании”, “святого народа” (ieros

  laos), аристократической элиты, монарха-василевса, государя-предстоятеля и

  созерцательного, мистического, исиахстского Православия — афонского,

  святоотеческого, восточного, аскетического, светового. Такая особая

  религиозность, в которой вновь как и повсюду у евразийцев явно обнаруживается

  та же тринитарная логика, — “не мир сей, не мир иной, но нечто третье”, —

  резко контрастировала с общими настроениями в церкви, особенно в эмигрантских

  кругах, где нормой было крайне замкнутый, угрюмый, антисоветский.

  гиперконсервативный настрой. Евразийцы же, отправляясь от своего идеала,

  напротив, значительно расширяли тему религиозности, положительно относясь не

  только к самому Православию, но и к иным евразийским концепциям — исламу,

  буддизму, индуизму, ламаизму и т.д. Более того, евразийцы огромное внимание

  уделяли сектам и в первую очередь русским сектам. вышедшим из

  старообрядчества, так как и в этом случае они считали, что полноты истины нет

  ни у никониан, ни у сторонников древлего благочестия (или сектантов), и что в

  данном случае снова следует искать пути для нового синтеза и духовного

  преодоления противоположностей. В той же перспективе они рассматривали и

  большевизм — он представлялся им глубоко религиозным, духовным. народным,

  мистическим и национальным импульсом, облекшимся в искаженные формы

  заимствованного с Запада, материалистически-экономического учения. В конечном

  итоге. часть левых евразийцев выдвинуло совсем уже парадоксальную формулу —

  “необходим синтез между Православием и марксистским атеизмом”! Но даже такой

  парадокс, отвергнутый впрочем более умеренным (пражским) крылом вполне

  вписывался в логику “евразийской ревизии”(1).

  Все эти тринитарные парадоксы воплощаются и оживают только в одном уникальном

  пространстве мира — в России-Евразии. Россия сама по себе — всегда нечто

  Третье, выходящее за рамки дуалистической оценки. Это объясняет и наш

  темперамент, и нашу культуру, и нашу удивительную литературу, и нашу страстную

  религиозность, совмещаемую подчас с предельным нравственным падением, и нашу

  азиатскость, и нашу европейскость, и нашу чуткость ко всему новому, и нашу

  глубоко консервативную психологию, наш монархизм, и нашу демократичность, нашу

  покорность и наше бунтарство...

  Россия — особый мир, континент, несхватываемый в нормальных категориях,

  уникальные земли, избранные Божественным проведением для какой-то невероятной

  важной всечеловеческой миссии...

  Евразийцы вплотную подошли к интуированию какой-то величайшей тайны, к

  прозрению в некую трансцендентальную сферу, обнаружение которой связано с

  определенными пиковыми точками мировой истории... Они заглянули по ту сторону

  вуали, скрывающей от людей таинство космического замысла.

4 Геополитика евразийства

  Пожалуй, никто из исследователей евразийства не обратил внимание на то

  обстоятельство, что именно евразийцы были первыми русскими авторами, которые

  начали употреблять термин “геополитика”.

  И тем не менее это факт. Более того, именно лидера евразийцев Петра Савицкого

  следует назвать первым руским гелполитиком в полном смысле этого слова.Для

  того, чтобы во всей мере оценить уникальность роли Савицкого. предпримем

  кратчайший экскурс в историю этой явно недооценивавшейся до самого последнего

  времени науки.

  Базовые принципы геополитики были сформулированы немецким географом Ратцелем

  (он называл новую науку “политической географией”), шведом Рудольфом Челленом,

  англичанином Хэлфордом Макиндером, американцем Мэхэном, французом Видалем де

  ля Блашем и немцем Карлом Хаусхофером. Все эти авторы, не смотря на глубокие

  расхождения в своих идеологических и политических симпатиях, были согласны

  относительно базовой, основополагающей картины мира, вытекающей из данных этой

  уникальной науки. В основе ее лежит противостояние двух типов цивилизаций,

  предопределенных географическими категориями. С одной стороны, речь идет о

  “талассократических”, морских цивилизациях, связанных с островным или

  береговым типом существования, мореходством и торговым строем. Пример этого

  типа — Карфаген, Афины, Португалия, Британская Империя, в современном мире —

  США. В первой половине 20-го века в понятие талассократии включались страны

  Антанты (за исключением России), т.е. западные республиканско-демократические

  режимы. После 1945 года эта геополитическая категоряи отождествилась с

  либерально-демократическим лагерем и странами НАТО.

  Вторым полюсом является теллурокартическая цивилизация — континентальная,

  авторитарная, сухопутная. Ее древнейшими примерами могут служить Рим, Спарта,

  Византия, позже Россия. Теллурократическая зона — это земли, довольно

  удаленные от теплых морей, удобных для торговли береговых зон. Это внутренние

  пространства континентов. Эта территория называется также Heartland или

  “сердечная земля”. Макиндер(2) считает, что в настоящее время heartland’ом

  являются земли, прилегающие к центру евроазиатского материка, т.е. территория

  России(3).

  Между “сердечной землей” и морской цивилизацией расположены береговые зоны,

  rimland. За контроль над ними ведется стратегическая борьба континенталистов и

  талассократов.

  Такова в самых общих чертах картина геополитического видения основных факторов

  государственного, цивилизационного, идеологического и политического хода

  истории. В основе таких воззрений лежит принцип “географии как судьбы”.

  Англосаксонские геополитики применяя научные данные к конкретной политической

  действительности, делали на этом основании вывод о принципиальной и

  структурной противоположности собственных интересов интересам континентальных

  держав — в первую очередь России и Германии. На основании этого самой большой

  опасностью представлялась перспектива русско-германского геополитического и

  стратегического альянса, так как он мог бы укрепить беспрецедентным образом

  мощь двух континентальных, теллурократических держав.

  Германские геополитики внимательно рассматривали выводы англосаксов и

  приходили к аналогичным выводам, только с обратным знаком. Так Карл Хаусхофер

  глава немецкой геополитической школы выступал за создание “континентального

  блока” по оси Берлин-Москва-Токио(4). Это представлялось ему адекватным

  ответом на англосаксонский вызов.

  Обычно историки геополитики, говоря о континентализме, заканчивают свой разбор

  школой Хаусхофера, считая ее прямым антиподом англосаксонской линии. Но в

  этом-то и состоит самое удивительное. Одновременно с Карлом Хаусхофером

  развивалась полноценная и самостоятельная геополитическая доктрина, еще более

  последовательная и законченная нежели германская модель, так как в отличие от

  двойственного положения Германии, здесь континентальный выбор был органичным,

  естественным и единственно возможным. Речь идет о теориях Петра Савицкого.

  Савицкий является фигурой ничуть не уступающей по масштабу Хаусхоферу или

  Макиндеру. Он представляет собой голос той реальности, которую именуют

  heartland, “сердечная земля”. И именно эта сугубо геополитическая категория,

  учитывающая и принимающая весь объем уникального геополитического подхода, всю

  колоссальную теорию “исторической функции пространства”, стоит в самом центре

  мировоззрения Савицкого и его сподвижников. Это и есть Россия-Евразия.

  Россия-Heartland, Россия-Срединная земля... Именно Савицкий является той

  личностью, которая наиболее адекватно и последовательно дала осмысленный и

  полноценный ответ на проблему, поставленную геополитикой как наукой. Если

  американец Мэхэн (а позже Спикмен) выразил основной вектор американской

  геополитики — как магистральный путь к принятия полноты ответственности за

  мировою талассократию, к превращению в “главный остров” мира; если англичанин

  Макиндер рассматривал талассократию как стратегическую судьбу Англии и всего

  англосаксонского мира; если француз Видаль де ля Блаш полагал, что

  геополитическое будущее Западной Европы (в частности Франции) лежит в тесной

  солидарности с Англией и Америкой; если немец Хаусхофер полагал, что будущее

  Германии зависит от эффективного противостояния на планетарном уровне

  западному талассократическому блоку, то от лица геополитических интересов

  России последовательно и ответственно выступал один единственный человек —

  Петр Николаевич Савицкий(5), разработавший полноценную и развитую теорию

  специфически русской геополитики, осознающей свою континентальную миссию,

  радикально противостоящую талассократическим тенденциям и принимающую свою

  материковую, сухопутную, и поэтому универсальную судьбу.

  То досадное обстоятельство, что этот великий человек был незаслуженно забыт,

  что его имя в контексте геополитической науки практически не упоминается.

  является глубокой несправедливостью. Без него и его идей геополитический

  дуализм представляется неравномерным. Талассократический полюс и

  противостоящий ему германский континентализм считаются классическими

  позициями, породившими собственные школы и теории, а русский полюс

  рассматривается как бессловесный, исполняющий свою геополитическую миссию по

  инерции, бездумно и не рефлекторно. Это абсолютное заблуждение, и тексты Петра

  Савицкого являются прекрасным и выразительным опровержением такого мнения.

  Теллурократия в ее самой радикальной и последовательной форме имеет свое

  выражение, свое школу, своих выдающихся теоретиков. Оппозиция Востока и

  Запада, буржуазного меркантилизма и либерализма с одно стороны, и

  идеократических форм с другой, прекрасно осознавалась и осмыслялась

  евразийцами, которые — в их левом крыле — довели логику этого дуализма до

  самых последних выводов и ... признали правоту большевизма, выполнявшего, с

  геополитической точки зрения явно континенталистскую функцию.

  Макиндер называл русские земли “географической осью истории”. Евразийская

  геополитика представляет собой концептуализацию стратегических, культурных и

  духовных интересов этой оси. В евразийцах ось истории обретает свой голос,

  пронзительно и однозначно заявляет о себе.

4. Великоконтинентальная утопия

  Все упоминания о евразийцах и их истории постоянно сопровождается указанием на

  утопичность их воззрений, на их идеализм, абстрактность. Именно в этой

  утопичности и романтизме принято видеть причину их исторического краха. Но

  приглядимся к этой проблеме внимательней. Большевики тоже были утопистами, и

  их взгляды даже в общем контексте хаотических настроений предреволюционной

  поры казались верхом экстравагантности и мечтательности. И тем не менее, эта

  небольшая секта фанатиков смогла перевернуть устои гигантской. консервативной,

  довольно пассивной страны. И после всех экспериментов, даже закончившихся

  крахом спустя более 70 лет, вряд ли найдется кто-то, кто осмелился бы

  утверждать, что коммунистический утопизм помешал большевикам создать на

  определенный и довольно период времени уникальное новаторское авангардное и

  сносно функционирующее государственное образование. Тот или иной утопический

  проект реализуется или не реализуется отнюдь не из-за того, что он слишком

  абстрактен или далек от суровой реальности. Причины гораздо глубже. Кстати,

  наряду с теми же большевиками, в России существовало множество иных и мощных и

  решительных и довольно фанатичных партий (левые эсеры или анархисты, к

  примеру), но они растворились в истории , почти ничего не оставив после себя.

  Утопизм, безусловно, присущ евразийскому мировоззрению. Но он присущ вообще

  любому проекту, ведь сущность проекта как раз и заключается в том, чтобы

  изменить актуальное состояние реального положения вещей, а не

  концептуализировать постфактум статус кво. Заметим, что наиболее

  последовательный “антиутопизм” привел самых радикальных либеральных авторов

  (например, фон Хайека) к отрицанию и дискредитации самого понятия “проект”,

  распознанного как нечто “аморальное”(6) (так как осуществление проекта

  сопряжено с насилием над существующим де факто положением вещей).

  Поэтому указание на “утопизм”, будучи справедливым, еще ничего не объясняет.

  Да, многие евразийские предвиденья оказались либо не точными, либо слишком

  поспешными. Так евразийцы предвидели быстрый крах марксизма в России, и

  перерождение правящего режима под давлением внутренних энергий в

  идеократическое государство Третьего Пути с доминирующей

  консервативно-революционной идеологией. Они полагали, что Православие и

  религиозный дух в скором времени вытеснят марксистскую ортодоксию, и на место

  большевизма придет идеология евразийства и его партийное выражение. Когда к

  концу двадцатых годов стало очевидно, что такой поворот событий маловероятен,

  евразийцы подошли к важнейшей для движения черте — либо надо было признать

  (как Устрялов и национал-большевики), что евразийский идеал в большевиках и

  воплотился, либо надо было оказаться от основной идеи, признав правоту

  реакционного и радикально антисоветского крыла эмиграции, утверждавшего, что

  “Россия кончилась”, что “весь народ впал в сатанизм” и “продался дьяволу” и

  что только “интервенция Запада и оккупация им России может изменить ситуацию к

  лучшему”.

  Это была самая драматическая эпоха для всего евразийского движения.

  Бесконечная ностальгия по оставленной родине, усталость от сирого

  эмигрантского существования, нарастающая неприязнь к безразличному,

  эгоистическому Западу и его культуре, моральный надлом и внутри эмигрантские

  склоки — все это постепенно разрушило изначальный авангардный пафос,

  обессилило вождей, внушило скепсис и сомнения рядовым активистам.

  Георгий Флоровский, разочаровавшись во всем, выбрал крайне правый путь,

  замкнулся в богословской тематике, переехал в США и, начав с отстаивания

  абсолютной чистоты Православия (7),окончил тем, что стал лидером

  эйкуменического движения, которое, по всем параметром, глубоко чуждо

  православном духу.

  Но оставим Флоровского и других критиков евразийства справа. Гораздо важнее

  понять смысл евразийского замысла, основанного на особой диалектике,

  самостоятельной и оригинальной геополитической доктрине, уникальном духовном

  синтезе.

  Евразийцы сформулировали в общих чертах модель Русской Утопии, причем

  сочетающей в себе как резюме консервативных славянофильских и народнических

  чаяний, так и футуристические и мобилизационные, авангардные мотивы. Эта

  евразийская Утопия, объединяла в себе критический реализм, строгое знание об

  экономико-технической и промышленной стороне реальности с предельным

  идеалистическим, духовным напряжением. Интуиции Достоевского о всечеловеческой

  миссии русского народа, традиционное учение о Москве-Третьем Риме, о Святой

  Руси, ковчеге спасения и даже коммунистический хилиастичсекий мессианизм

  большевиков (Третьего Интернационала) все эти важнейшие тенденции русской

  истории, аспекты уникальной и не имеющей аналогии Русской Судьбы переводились

  евразийцами в форму законченного мировоззрения, одновременно и

  непротиворечивого, и открытого для всех возможных форм уточнений и

  нюансировок(8).

  Россия — особый континент, утверждали евразийцы. Этот континент по меньшей

  мере равен по своему значению не просто какой-то одной европейской или

  азиатской стране, но такой крупной цивилизационно-географической формации как

  Европа или Азия (взятые в целом). Полновесное и всеобъемлющее утверждения

  такой самобытности. вписанной в географию, культуру, этническую психологию,

  цивилизацию, исторический путь Русского Народа и Русского Государства является

  для евразийцев осью их Проекта. Но и эта довольно сильная мысль не является

  пределом дерзновенного мировоззрения евразийцев. В далекой перспективе Русская

  Правда видится как высшая и уникальная форма духовно-культурного,

  религиозно-исторического синтеза, способного вместить в себя все высшие,

  световые, богоявленческие аспекты и Европы и Азии, и Востока и Запада, чтобы

  слить и утвердить их в эсхатологической благодати нового Русского Рая,

  предчувствия которого пронизывают всю русскую культуру, историю, литературу,

  поэзию, даже политику.

  Евразийцы иногда применяли к самим себе название “третий максимализм”. Имелось

  в виду, что это — движение столь же радикальное, экстремистское, утопическое и

  предельное, как правые и левые “максималисты” (монархисты и большевики). Но

  “третий максимализм” представлял собой не абсолютизацию, доведение до

  крайности одной из полярных тенденций (радикальный модернизм или радикальный

  архаизм), за счет полного отрицания другой. Евразийская Утопия предполагала

  особый своеобразный синтез, некое обобщение обоих максимализмом в

  головокружительной, рискованной и сверхнапряженной модели. Можно считать это

  “соблазном”, как свойственно поступать более умеренным темпераментам, более

  чиновничьим и обывательским натурам... Но все великое требует невероятного

  напряжения сил, творчества и созидания не бывает без риска.

  Евразийцы не смогли приступить к реализации своего проекта. Эмигрантская среда

  была бессильна и раздираема внутренними противоречиями, а вожди СССР считали,

  что марксизм является самодостаточным учением, и даже если в Революции

  участвовали национал-мессианские элементы, осознавшие большевизм в

  мистико-религиозных терминах, то это следовало использовать в прагматических

  целях. Но все же постепенно начав с принципа “прав народов и наций на

  самоопределение”, сами большевики пришли к подлинному имперостроительству, и

  реализовали на практике некоторые существенные аспекты евразийского плана

  (хотя и в усеченном, искаженном виде). Конечно, евразийцы оказались

  прозорливей антисоветских сред в эмиграции, постоянно заявлявших о скором

  конце большевиков. Конечно, только евразийский анализ позволяет понять

  перерождение в патриотическом, этатистском духе марксизма в СССР. Конечно,

  только евразийская геополитика объясняет поведение Сталина и позже Брежнева на

  международной арене. И в этом смысле, левые евразийцы и национал-большевики

  были абсолютно правы. а их анализ событий той эпохи совершенно не потерял

  актуальности (в отличие от полностью опровергнутых историей “предвидений”

  реакционеров и антисоветчиков).

  Но все же очевидно, что СССР так и не стала той Великой Евразийской Империей,

  Русским Раем, о которых грезили евразийцы. Полной и совершенной трансформации

  не произошло, каких-то важнейших компонентов не хватило для эсхатологического

  синтеза.

  И в этом свете трагическое свидетельство судьбы Петра Савицкого приобретает

  значение символа. Его отказ от левого уклона парижского отделения “Евразии”(

  хотя самого себя он и называет в письме Струве в 1921 г.

  “национал-большевиком”(9)!) имеет огромное значение. Духовный вектор,

  солнечный православный ориентир даже понятый максимально широко, парадоксально

  и новаторски не просто один из компонентов евразийской утопии, которым можно

  пренебречь по прагматическим соображениям. Савицкий настаивает на том, что

  необходимо “различать духов”. Что “третий максимализм” — это все же не одна из

  версий “максимализма красного”, но нечто самостоятельное, требующее своего

  собственного воплощения, своей собственной истории, своей собственной партии,

  своего собственного пути.

  И снова Савицкий оказывается прозорливее других. Тот зазор, который

  существовал между советской идеологией, советской государственной практикой с

  одной стороны, и евразийским проектом, с другой, и явился, в конечном счете,

  рычагом, с помощью которого развалилось Великое Государство, потерпело крах

  великое начинание. Лишенная идеологической гибкости евразийцев, парадоксализма

  их философии истории, особой мистической интегрирующей религиозности, их

  ясного геополитического анализа советская государственно-идеологичесчкая

  конструкция, в конце концов, разлетелась вдребезги, не в силах противостоять

  агрессивному давлению извне и не в состоянии удовлетворить адекватным образом

  культурно-духовных запросов изнутри.

  Утопия, как показал, в частности, наш век, вполне реализуема. Но пока

  осуществлялись лишь ее промежуточные, приближенные, искаженные версии, в

  которые уже изначально были заложены подвох, порча, роковые элементы подделки,

  недодуманности, несовершенства.

  Евразийская Утопия (как и проекты Консервативной Революции в широком смысле) —

  самая совершенная, логичная, последовательная, непротиворечивая, жизненная,

  страстная, световая и солнечная, а самое главное — так резонирующая с высшими

  уровнями нашего национального духа, нашего исторического пути.

  Евразийский проект, в отличие от большевистского, не знает печальных

  результатов поражения, а что еще хуже — вырождения, превращения в самопародию,

  внутреннего разложения. Он просто отложен на некоторое время. Видимо, сроки

  рождения Великой Евразийской Империи еще не подошли. Но строго говоря, кроме

  этого проекта никакого иного на данный момент не существует — кроме него либо

  полная капитуляция перед Западом, либо страусиная политика беззубого,

  архаичного, безответственного, “археологического” консерватизма.

  Пусть Савицкому (как и Устрялову, Артуру Мюллеру ван ден Бруку, Тириару,

  Никишу(10)) не суждено было стать “Лениным евразийской революции”. Что ж,

  значит он будет “евразийским Марксом” или даже “евразийским Фурье”.

  Солнечная мечта о мире справедливости и братства, о Государстве Духа и нового

  человека, о полной победе светлого разума над мраком материи никогда не

  исчезнет из человечества или по меньшей мере из русского народа. В противном

  случае от этого человечества останется лишь кишащая масса эгоистических

  мертвецов, последних людей, о которых пессимистически пророчествовал Ницше. Но

  этого не будет, не должно быть...

  А раз так, то евразийская мечта, высокий идеал Последнего Царства,

  спасительной, богоносной России-Евразии обязательно воплотится в жизнь. И

  исходя из высшей трансцендентной логики мы уже сегодня с полным основанием и

  правом можем сказать — Евразийство просто обречено на триумф, на то. чтобы

  стать главным духовным орудием Русской Борьбы и Русской Победы — победы над

  хаотической, фатально дуальной, безысходно гравитационной и энтропийной

  роковой логикой “мира сего”, тщетно пытающегося сегодня порвать последние

  связи с “миром Иным”.

------------------------------------------------------------------------------------------

        (1) До окончательного логического вывода данный тезис довел

        представитель родственного евразийцам направления — национал-большевик

        Николай Устрялов.

        (2)Кстати, сам Макиндер, один из классиков геополитиков и автор самой

        базовой концепции геополитического дуализма был представителем

        Великобритании в белой армии, консультируя Колчака и Врангеля . Не

        исключено, что Савицкий, занимавший высокий чин в правительстве

        Врангеля, был с ним лично знаком (хотя документально подтверждающих это

        сведений нет).

        (3) См. Ж-л “Элементы. Евразийское обозрение”, Москва. 1995, номер 7.

        Хэлфорд Джордж Макиндер “Географическая ось истории” стр. 26 — 31

        (4) Там же. Карл Хаусхофер “Континентальный Блок: Берлин — Миосква —

        Токио” стр.32 — 36.

        (5) Подробно о соотношении геополитических доктрин Макиндера,

        Хауфхофера, Мэхэна, и Савицкого см. книге А.Дугин “Основы Геополитики.

        Геополитическое будущее России”, Москва, 1997

        (6) См. “Элементы”, 1995, номер 5. Ален де Бенуа “ Хайек: Закон

        Джунглей” стр.43 — 47

        (7)Как будто в нашей Церкви все так ясно, и нет никаких проблем и

        парадоксов; у Флоровского постоянно повторяется выражение “смутился”,

        такой-то смутился об одном богословском вопросе, такой-то о другом, и

        складывается впечатление, что задача заключается не в том, чтобы найти

        истину, а чтобы паче чаяния “не смутиться”, даже ценой выспреннего

        повторения витиеватых, но бессодержательных банальностей.

        (8)См. на эту тему также “Элементы”, 1996, номер 8. “Геополитика

        Православия” ЦСМИ, стр.38 — 42 и А.Дугин “Тамплиеры Пролетариата”,

        Москва, Арктогея, 1997

        (9) Цит. по ГАРФ, ф.5783, оп. 1, д.358, л.110

        (10) Об идеях и судьбах этих мыслителей и полититических деятелей см.

        ж-л “Элементы”, номера 1 (1992), 3 (1993), 8 (1997), а также А.Дугин

        “Консевративная Революция”, Москва, Арктогея, 1994 и он же “Тамплиеры

        Пролетариата”, op.cit.

    

             Публикуется по http://www.arctogaia.com/public/txt-sav.htm

 

                                    В библиотеку                                                           На главную страницу