Расколы и синтезы: конкурс цивилизационных проектов в Евразии. А.С.Панарин

            России остается на выбор:

            1) или примирить Европу и Азию, Зanaд и Восток (Ближний и Дальний)…

            2) или же самой разложиться на Азию и Европу.

            Ник. Федоров

            1. Кризис радикал-реформаторства: образ России как "ничто"

            Острейший кризис государства и общества застал у нас врасплох всех:

            научную и политическую элиту, большинство населения, наблюдателей со

            стороны. Выход России из состава СССР, положивший начало

            существующему режиму, по-настоящему еще не осмыслен. Поражает его

            произвольность как конъюнктурного политического решения. Главная

            проблема настоящего, ответственного реформаторства сегодня —

            преодоление цивилизационного нигилизма: говорят о России, но видят

            не Россию, как особый культурно-исторический тип, а скопище

            устаревшего оборудования, а при нем — столь же устаревших людей —

            обесцененный "человеческий капитал". Ближайшим источником таких

            установок является большевистский образ общества как "единой

            фабрики". Фабрику, как известно, можно не только реконструировать,

            но и демонтировать вовсе, перенести на другое место и т.п.

            Технократический произвол — несомненная составляющая современного

            "радикал-реформаторского" волюнтаризма. Но последний имеет и более

            давнюю традицию, восходящую к идеологии эпохи Просвещения.

            Самоуверенность европейского Просвещения питала известная дихотомия

            - "цивилизация-варварство" При этом под цивилизацией понималась

            просвещенная Европа, под варварством - остальной мир. Многообразный,

            по-своему рафинированный опыт Востока с его богатейшей культурной

            памятью попросту игнорировался. Высокомерие европоцентризма

            сочеталось с наивным натурализмом: реформаторам и просветителям

            ХVIII века казалось что пропагандируемые ими порядки и учреждения

            соответствуют самой природе человека. Таким образом и прошлое самой

            Европы и действительность окружающего неевропейского мира

            воспринимались не только как отсталость, но и как девиация - веками

            насаждаемая "искусственность", противоречащая природе и естественным

            правам человека.

            Посягательство на многовековую культуру, на многообразие

            цивилизационного опыта человечества можно было оправдать только с

            позиций такого догматического натурализма, не задающегося вопросом,

            почему же человечество на протяжении всей предшествующей истории

            предпочло пребывать в "искусственном состоянии", не замечая

            самоочевидных преимуществ "естественности".

            Второй, оставляемый в тени вопрос: а имеет ли вообще право одно из

            поколений — наше собственное, к примеру, живущее в одном,

            территориально ограниченном регионе мира, выдавать свои решения за

            единственно адекватные природе человека, и тем самым посягать не

            только на прошлое, но и на будущее, отказывая следующим поколениям в

            праве самоопределяться как-нибудь иначе.

            Могут возразить, что современная западная историография, этнология,

            культурология давно уже легитимировали опыт неевропейских народов,

            усматривая в нем не варварство, а реализацию других цивилизационных

            моделей, соответствующих условиям места и времени. Вес это,

            разумеется, так, если иметь в виду западную науку и внутренние нормы

            научных сообществ. Если же иметь в виду западную идеологию,

            посредством которой "передовая часть человечества" осуществляет

            процедуру идентификации — оппозиции (создание собственного образа и

            отличение от других), то здесь старая дихотомия

            "цивилизация-варварство" продолжает сохраняться. Собственно, на ней

            основывается вся теория модернизации, являющаяся методологической

            базой международной политики Запада, деятельности Международного

            Валютного фонда, Банка реконструкции и развития, транснациональных

            корпораций — всей инфраструктуры, посредством которой осуществляется

            гегемония индустриально развитых государств в современном мире.

            Индустриальная неразвитость отождествляется с варварством, что

            является свидетельством самонадеянного техно- и экономикоцентризма,

            не ведающего других оценок и критериев развитости, относящихся к

            собственно человеческому, гуманитарному измерению, к культуре и

            морали.

            Главный вопрос, по-видимому, состоит в том, окончательно ли ушли в

            тень эти критерии (которыми столь дорожило человечество на

            протяжении тысячелетий) или будущее постиндустриальное общество

            преодолеет односторонний техноцентризм и вернется, на новом уровне,

            к культуроцентризму, к духовно-нравственным критериям.

            Вопрос о судьбах России, о ее месте в мире тесно связан с вопросом о

            природе будущего общества. Если оно станет новым изданием

            индустриального — на базе более рафинированных технологий, то это

            существенно облегчит мировую гегемонию США как общества, не

            обремененного глубокой культурной памятью, тсхноцентричного и

            массового по своей сути. Если же ему предстоит коренная реформация,

            связанная с экологическими и морально-религиозными решениями, с

            необходимостью возрождения новой аскезы — духовной ответственности и

            сосредоточенности перед лицом предельно обострившихся глобальных

            проблем, то реабилитация опыта незападных культур, в том числе и

            России, с ее традиционными ценностными приоритетами, неизбежно

            станет в повестку дня. Самосознание человечества, в том числе и

            западной его части, будет основано не на ложной дихотомии: "западный

            цивилизационный центр — варварская периферия", а на принципе

            продуктивного диалога мировых цивилизаций, обогащающего человечество

            альтернативными способами жизнестроения и тем самым повышающими его

            жизнеспособность.

            Но для того. чтобы подготовить такой диалог, надо преодолеть феномен

            западничества — неумеренного преклонения перед Западом

            интеллектуальной элиты незападных обществ, нередко впадающей в

            национальный культурный нигилизм — отрицание ценностей исторического

            опыта собственного народа. Такой нигилизм подготовлен в ходе двух

            социокультурных сдвигов. Во-первых, того, что называют "смертью Бога

            в культуре": языческим вырождением духа мировых религий и новым

            культом телесности и "вещности". С этим, в частности, связано

            вырождение патриотизма и подрыв прежних механизмов национальной

            идентичности. Все мировые религии отдают предпочтение Духу перед

            Телом и на этой основе утверждают известный морально-религиозный

            парадокс: торжество "нищих духом" перед господами мира сего,

            сильными и преуспевающими.

            Патриотизм, не утративший своих глубинных христианских истоков,

            свободен от любви по расчету: здесь ценят Родину не за то, что она

            самая богатая и преуспевающая. Напротив, в скорби и лишениях ее

            любят еще пронзительней. Современные же неоязычники ставят свое

            отношение к Родине в прямую зависимость от ее места на шкале

            богатства. Как только современный прогрессист констатирует, что его

            Отечество не является обетованной землею для потребления, он вместо

            любви и благодарности испытывает к нему презрение. Этот комплекс

            сегодня весьма ощутим среди "новых русских" и потакающей им части

            "прогрессивной" интеллигенции.

            Во-вторых, источником нигилизма является технократический синдром в

            современной культуре. В России он утвердился на массовом уровне в

            ходе "социалистической индустриализации" и "культурной революции".

            Традиционная гуманитарная интеллигенция была истреблена или

            деморализована, и авансцену заняли "командиры производства",

            рассматривающие общество как "большую фабрику". Механизмы

            социокультурной цивилизационной идентичности, связанные с

            исторической памятью, с герменевтической способностью разгадывать

            высшие смыслы и символы культуры и организовывать систему практик в

            соответствии с ними, были существенно подорваны. Пресловутый

            базисно-надстроечный детерминизм и связанная с ним установка

            заподазривания (стремлением за высшими духовными мотивами отыскать

            "материльный", экономический подтекст) лишили гуманитарную культуру

            ее внутренней самоценности и социальной легитимности. Два принципа:

            социального (классового) служения и равной доступности (массовости)

            работают как редукционисткий механизм, низводящий все сложное и

            рафинированное до простого и утилитарного и выбраковывающий все

            недоступное вниманию "командиров производства" и воспитателей нового

            человека.

            Сегодня, когда мировые цивилизации снова пришли в движение, а

            кое-где и в столкновение, наименьшую защищенность и устойчивость

            демонстрируют как paз те общества, которые в ходе технократических

            модернизаций утратили способность социокультурнои идентичности,

            мобилизации на основе ценностных приоритетов. Регулярные провалы

            современной внутренней и внешней политики России, полная

            неспособность властвующей элиты сколько-нибудь четко сформировать

            национальные приоритеты связаны не столько с непрофессионализмом или

            групповым своекорыстием сколько с утратой идентичности. Россия

            сегодня крайне нуждается в новой элите, призванной руководствоваться

            не концепцией "пустого" пространства, наполняемого извне, а

            концепцией исторически и культурно насыщенного пространства,

            имеющего о внутреннюю логику, свои высшие смыслы. Такая элита

            активно формировалась в России на рубеже XIX-XX веков. Деятели

            нашего религиозно-философского ренессанса были проницательными

            герменевтиками, стремящимися разгадывать символы и смыслы нашей

            специфической цивилизации, соединившей византийское наследие,

            славянский и туранский элементы в таинственный синтез, которому еще

            только предстоит раскрыть все свои созидательные возможности. Но

            этим деятелям не хватило главного — времени, а также напряженной и

            мобилизующей воли, ибо парадокс русского религиозно-философского

            ренессанса состоял в том, что он исторически совпадал с державным

            декадансом старой России, с бюрократическим вырождением. Поэтому

            ожидаемое соединение культурного творчества с созидательной

            политической волей не состоялось. Полюса общественно-политической

            практики и духовно-религиозного творчества не соединились вольтовой

            дугой, сообщающей всему общественному процессу специфическую

            энергетику.

            Не решенные тогда вопросы в острейшей форме встают перед нами

            сегодня. Если Россию рассматривать не в качестве специфической

            цивилизации, с присущими ей поведенческим кодом и пространственным

            ареалом, а как периферию или полупериферию экономически развитого

            мира, то можно с уверенностью сказать, что начавшееся стремительное

            "отступление" России и сжатие ее геополитического пространства будет

            неуклонно наращиваться. С позиций техноцентристского разума у России

            нет "алиби": технико-экономическая отсталость становится ее главной

            характеристикой, определяющей ее возможности и историческую судьбу.

            Вместо диалога мировых культур и цивилизаций перед нами в таком

            случае открывается перспектива рассасывания, растворения всех

            незападных культур в ходе модернизации-вестернизации и торжества

            "одномерного человека". С одной, правда, существенной оговоркой: в

            большинстве незападных обществ это одномерное потребительское

            сознание обречено быть не торжествующим, а "несчастным": его

            притязания, порожденные заимствованиями, будут все больше

            расходиться с возможностями, что неизбежно породит на одном полюсе

            многочисленное гетто париев и изгоев "мировой цивилизации", а на

            другом - диаспору мондиализма — утративших всякую национальную

            идентичность "граждан мира", кочующих в поисках удачи. Это опасно не

            только для будущего отдельных не западных стран, и в первую очередь

            России, это может оказаться губительным для человечества в целом.

            В эпоху предельно обострившихся глобальных проблем "ничейного",

            незащищенного пространства приобретает зловещий смысл. Незащищенные

            пространства становятся местом вывоза токсичных технологий и

            разнообразных "отходов" промышленной цивилизации — не только

            производственных, но и социальных. Не случайно крах колониальной

            системы существенно ограничивший практику бесплатного присвоения

            земли и ресурсов западными метрополиями, дал мощный толчок переходу

            от экстенсивной экономики к интенсивной. Сегодня аналогичная дилемма

            возникает в глобальном плане. Перед лицом энергетического, сырьевого

            и экологического кризисов Запад стоит на перепутье: либо осуществить

            коренную реформацию своих "прометеевых" обществ, воодушевленных

            идеей покорения природы и мировой экспансии, на путях

            самоограничения аппетитов потребительского общества в пользу

            экологически ответственного поведения, либо попытаться продлить

            существование этого общества за счет огромных незащищенных

            территорий бывшего СССР, превратив их в источник дешевого сырья и

            место мировой свалки.

            Реформационный экономикоцентризм связывает демонтаж промышленности

            России и стран СНГ, достигший сегодня масштабов тотальной

            деиндустриализации, с проблемами экономической нерентабельности и

            неконкурентоспособности. Но если смотреть на эти процессы с позиций

            цивилизационной, то в них обнаружится другой смысл: попытка западной

            цивилизации расширить ареал незащищенного "третьего мира"

            присоединив к нему Россию и другие страны СНГ, и тем самым

            приостановив назревшую экологическую реформацию мировой промышленной

            метрополии, заодно предотвратив появление новых конкурентов.

            Необходимо уяснить и другое: каждая из мировых цивилизаций решала

            проблему преодоления варварства (лик которого меняется в

            пространстве и времени) своими специфическими методами. Мировое

            варварство чрезвычайно многолико и нет никаких шансов у одной

            цивилизации (например, западной) преодолеть его своими силами, на

            основе одновариантного решения. Поэтому, разрушая другие

            цивилизации, ослабляя их социокультурный потенциал, связанный с

            механизмами социализации, интеграции, технологиями межэтнического,

            межгруппового согласия, Запад освобождает дорогу мировому

            варварству. Не случайно процессам "вестернизации" во всем незападном

            мире сопутствует волна варваризации — активизация внутреннего и

            внешнего "пролетариата". Сегодня мы с этим столкнулись на нашей

            территории. Геополитическое пространство бывшей российской империи,

            а затем СССР отличается особой жесткостью, напряженностью,

            непредсказуемостью. Здесь скрыты столь мощные стихии, столь высокие

            энергии потенциальных межэтнических, межконфессиональных и

            межгрупповых конфликтов, что только предельным напряжением

            культурного творчества и государственной воли можно преодолеть и

            укротить их в рамках единого духовного, экономического, правового

            пространства. Ослабляя соответствующий потенциал российской

            цивилизации, превращая ее в социокультурный вакуум, лишенный

            внутренних норм, целей и смыслов, мы готовим мировую геополитическую

            катастрофу, исход которой покуда никому не ведом.

            Со времен античности интеллектуалам свойственно критиковать

            собственную цивилизацию и экспериментировать с инокультурным опытом.

            Цивилизационная самокритика полезна — она предостерегает от автаркии

            и неумеренного самомнения, подготавливает условия для диалога

            мировых культур. Но она не должна доходить до мазохистских

            комплексов, до страсти к саморазрушению. Тогда она готовит не

            диалог, а капитулянство и открывает дорогу постоянно подстерегающему

            нас варварству. Цивилизационный реформатор должен мыслить не в

            парадигме Маркса — гарантированного будущего, во имя которого

            позволено безжалостно крушить наследие, а в парадигме Н.Винера:

            памятуя о том, что хаос — наиболее вероятное состояние и,

            следовательно, будущее нам не гарантировано — оно может быть

            значительно хуже отвергаемого прошлого, если мы ослабили свою

            творческую волю и нравственную бдительность.

            Предостережение от всегда подстерегающего хаоса (парадигма Винера,

            связанная с интерпретацией второго закона термодинамики) в

            адекватной социокультурной форме было сформулировано нашими

            выдающимися мыслителями — К.Леонтьсвым и В.Розановым. Они

            предостерегали от господствующей тенденции третьей, "закатной" фазы

            всякой цивилизации. Первая фаза характеризуется так называемой

            "первоначальной простотой" — синкретичной слитностью элементов

            социума, лишенных развитого самосознания. Второй сопутствует

            усиливающаяся дифференциация, доходящая до высшей сложности,

            организуемой синергетически. Третья, декадентская фаза старения и

            угасания характеризуется эффектами вторичного упрощения —

            равнодушного и безвольного всесмешения, сопровождаемого

            инстинктивной неприязнью ко всему оригинальному и самобытному, к

            ярким характерам и твердым позициям. "Слабое, даже дурное, даже

            преступное вызывает снисхождение, жалость, почти любовь и заботу о

            себе, и только к тому, что возвышается свежим ли дарованием, или еще

            прошлым величием, эта бледная, жмущаяся друг к другу, безличная и

            свободная толпа пышет неутолимой ненавистью, беспощадным

            осуждением... Границы местные никого более не сдерживают, и всякий

            движется свободно по произволу нужды своей или фантазии, все менее и

            менее сдерживает кого-либо религия, семья, любовь к отечеству, — и

            именно потому, что они все-таки еще сдерживают, на них более всего

            обращаются ненависть и проклятия современного человечества".

            (>Розанов В.В. >Эстетическое понимание истории. // Русские философы.

            Антология. М., 1994. С. 96-97.)

            2. Слабости и противоречия российской цивилизации

            Споры о том, чем является Россия — империей (насильственным

            объединением этносов), нацией или цивилизацией, имеют прямое

            отношение к методологии государственного строительства. Сегодня этот

            вопрос решен в духе европейской модели прошлого века — понятия

            России как нации. Отсюда выход из СССР. Мне это решение

            представляется неадекватным цивилизационной природе России. Не

            случайно ему сопутствует не национально-государственная

            стабилизация, как можно было бы ожидать, а усугубляющаяся

            дестабилизация и угроза распада самой России. По-видимому, Россия

            скреплена тем же сплавом, который держал наше государство в границах

            царской империи, а затем СССР. Когда этот сплав теряет силу, то

            государство рушится. В зависимости от того, определяем ли мы Россию

            как империю, как национальное государство или как цивилизацию,

            решается вопрос и об основном политическом субъекте, на котором

            лежит ответственность за целостность и безопасность страны.

            Имперская интерпретация дает нам государственническую (этатистскую)

            парадигму, ориентирующую на жесткие политические технологии "сборки"

            российского пространства, на централизм и униформизм.

            Во втором случае предстоит уповать на технологии "плавильного

            котла", постепенно растворяющего этносы в единую суперэтническую

            общность. Главным принципом, на котором работает "плавильный котел",

            является неуклонное снижение зависимости между этническим

            происхождением индивида и возможностями его вертикальной мобильности

            Когда такая зависимость падает едва ли не до нуля, индивиды начинают

            идентифицировать себя не с этнической группой, а с политической

            нацией, пространство которой выступает как место осуществления

            "американской мечты", "советской мечты" и т.п.

            В третьем случае, когда Россия выступает как особый тип цивилизации,

            не растворяющей этносы, а объединяющей их в общем суперэтническом

            пространстве, каждому гражданину предлагается сочетать двойную

            идентичность: национальную и цивилизационную. Коды цивилизационного

            единства не совпадают с технологиями плавильного котла, задача

            цивилизации — наладить тесную коммуникацию отдельных этнических

            культурных миров, поместить их в общее духовное, экономическое.

            информационное пространство, в котором существовал бы единый

            метаязык, а специфические этнокультурные импульсы конвертировались в

            форму универсального цивилизационного творчества.

            Субъекты цивилизационного процесса отличаются и от субъектов

            имперской воли унифицированного государства и от высокомобильных

            субъектов единого гражданского общества Последние образуют единую

            политическую нацию благодаря тому, что их доминанты (интересы) носят

            внеэтнический характер, отличаются культурно нейтральным

            экономикоцентризмом. Таково, например, американское общество: ему

            противопоказано иметь глубинную культурную память и внеэкономические

            приоритеты — это грозило бы затуханием плавильного котла. Отсюда —

            специфический культурный инфантилизм американцев, отдавшихся власти

            телевидения и массовой культуры в целом. Инфантилизм здесь

            продуктивен, так как облегчает пребывание человека в "пространстве

            одного измерения": более глубокая историческая память или острая

            культурная ностальгия могли бы вывести личность за пределы

            "американской мечты". (Некоторые симптомы этого отмечены

            американскими аналитиками, указавшими на тенденцию перехода от

            общества "плавильного котла" к обществу "слоеного пирога", с

            относительно устойчивыми и обособленными этническими субкультурами)

            При всем обилии элементов внешнего сходства России и Америки

            бросается в глаза одна особенность: насаждение

            культурно-нейтрального массового общества, живущего одними только

            экономическими приоритетами, не созидает, а разрушает Россию,

            дестабилизирует ее социальное пространство. Вероятно, культурная

            память народов, населяющих Россию, слишком глубока, чтобы породить

            доминанту культурно нейтральных индивидуальных интересов, знающих

            одну только процедуру обмена.

            Согласно А.Тойнби, парадокс цивилизаций состоит в том- что они

            характеризуются устойчивым плюрализмом этнокультурных миров,

            объединяемых единой верой (одной из мировых религий). Вероятно,

            Тойнби преувеличил роль чисто религиозного фактора в процессе

            кристаллизации цивилизаций. Не меньшую роль здесь играли и

            геополитические факторы: единство природного ареала, способствующего

            формированию единого хозяйственного уклада. Да и в формировании

            мировых религий огромное значение имел межконфессиональный диалог —

            об этом свидетельствует сравнительное религиоведение. Сегодня мы

            сталкиваемся с опасной тенденцией "фундаменталистского прочтения"

            цивилизационного опыта. С "легкой руки" С.Хантингтона и его адептов

            конфессиональный фанатизм и этноцентризм выдаются за активизацию

            цивилизационного сознания. Мне здесь видится прямо противоположное:

            опасное ослабление цивилизационных — межэтнических и

            межконфессиональных — синтезов. Цивилизационная историческая

            практика основана не на пресловутой идейно-религиозной или

            этнической "монолитности", а на синтезе разнородных этнокультурных

            начал, на способности к самоотстранению, диалогу и консенсусу.

            Гигантские суперэтнические общности удерживает не узколобая

            догматика: их питает тонкая "цивилизационная ирония" — великодушие и

            терпимость к "инаковости". Цивилизационные синтезы, как и все

            высокосложное и рафинированное, относительно хрупки. С одной

            стороны, это связано с "моральным старением" этих синтезов,

            требующих творческого обновления, с другой — с активизацией

            духовного варварства — слабых умов и xapaктеров, не способных

            сочетать и примирять разнородные начала и потому тяготеющих к

            процедурам упрощения и выравнивания. На основе таких процедур и

            возникают антицивилизационные фундаменталистские мифы, подобные

            фашистскому. Случается, что уставшие от сложности и взыскующие

            экзотики интеллектуалы торопятся реабилитировать такие мифы,

            сообщить им недостающую престижность.

            Это опасное усердие уже подвело европейскую цивилизацию на рубеже

            20—30-х годов. Сегодня мы сталкиваемся с чем-то аналогичным. Демоны

            этноцентризма, национализма и фундаментализма снова вырываются на

            свободу и не всем достает проницательности и ответственности, чтобы

            вовремя заклеймить их.

            На наших глазах рождается новый миф, обозначающий себя как

            "цивилизационный", но по существу являющийся опасным вызовом духу

            цивилизационного универсализма и терпимости. Надо только уточнить

            наше понимание цивилизационного универсализма. Он не имеет ничего

            общего ни с мондиализмом и космополитизмом культурно не

            восприимчивых "граждан мира", ни с ценностной всеядностью

            (скрывающей глубокое безразличие и духовную пустоту)

            потребительского общества. Всеобщие законы жизни остаются

            неизменными: они требуют сохранения разнообразия, способного в то же

            время к симбиозам, к тому, что в эволюционной теории зовется

            геобиоценозами. Разнообразие цивилизационного опыта не только

            усиливает устойчивость человечества, связанную с достаточно широким

            набором альтернатив, но и создает мобилизующий и воодушевляющий

            ценностный потенциал — залог сохранения идентичности.

            Труднейшая проблема для всякой цивилизации состоит в том, чтобы

            сохранять и творчески поддерживать универсалии среднего уровня не

            опускаться до фанатичного этноцентризма и фундаментализма — с одной

            стороны, не впадать в декадентский скепсис и мондиалистскую

            всеядность (одновременно сохраняя способность к диалогу и обмену

            цивилизационным опытом) — с другой. Одним из искушений легкого

            решения цивилизационной проблемы является стратегия "плавильного

            котла". Для ее осуществления требуется всемерное ослабление

            культурной памяти различных этносов, переплавляемых в сообщество

            "разумных эгоистов", преследующих индивидуальную выгоду. Эгоисты,

            как известно, могут выжить только при условии, что рядом с ними

            живут, каким-то чудом сохраненные, альтруисты. Ибо во всяком

            человеческом сообществе наряду с проблемами, решаемыми на

            индивидуальном уровне, то и дело возникают проблемы, которые можно

            решать только коллективно, подчиняя частное общему.

            Сегодня в рамках глобалистики зреет убеждение, что западная

            цивилизация "разумных эгоистов" питается ресурсами, которые не могут

            быть предоставлены ей другими "эгоистами" на основе эквивалентного

            обмена. В частности, в области экологии и потребления природных

            ресурсов эквивалентный обмен давно уже нарушен: промышленно развитые

            общества пользуются тем природным (а также культурным, нравственным,

            квалификационно-образовательным) потенциалом, который их собственная

            среда не содержит в достаточном количестве.

            Но если цивилизация по каким-то счетам живет в долг у природы и

            остального человечества, значит ее собственная стратегия не является

            оправданной в долгосрочном историческом масштабе. Иссякают не только

            источники дешевой природной энергии и ресурсов. Иссякают источники

            социальной энергии, что проявляется в росте массовой апатии, в

            ухудшении моральной статистики, в падении творческого тонуса элит. Я

            убежден, что источники социальной энергии хранятся в культуре, в

            культурном многообразии. Вот почему стратегия плавильного котла не

            безопасна — она ведет к культурному обезличиванию человечества и к

            духовному упадку. Вероятно, альтернативной стратегией служит

            культуроцентризм, суррогатом которого и является современный

            этноцентризм.

            Не уничтожение этнического своеобразия, а цивилизационные

            "геобиоценозы" — мощные супсрэтнические синтезы, отвечающие условиям

            того или иного мирового региона - вот перспективная стратегия. Она

            была издавна свойственна российской цивилизации, особенностью

            которой всегда оставался культуроцентризм, не дающий изживать

            этническую память, сохраняющий как устойчивый этнокультурный

            плюрализм, так и необыкновенную мощь религиозных универсалий,

            позволяющих объединить этносы через духовную вертикаль — страстную

            веру в единые высшие смыслы бытия, в единую перспективу спасения.

            Культуроцентричный принцип создаст в обществе многообразие

            социальных типов не по критерию классовой дифференциации, а по

            способу духовных самоопределении.

            >(Как отмечает Лотман, "только с этих позиций можно было признать,

            что дворянский, общий с Онегиным, образ жизни не затрагивает

            народного нравственного склада Татьяны, а Дубровский может перейти

            на сторону народа, оставаясь дворянином". [>Лотман Ю. Избр.

            Произведения. В 2т. М., 1992. Т. 2. С. 417.])

            Нашей опасностью сегодня является не только искушение этноцентризма

            (поощряемого популярным "цивилизационным мифом"), но и искушение

            хроноцентризма. Современный кризис российской цивилизации, наверняка

            преодолимый в масштабной исторической перспективе, нередко мыслится

            как ее окончательный крах. Между тем, опыт России обладает

            колоссальной общечеловеческой ценностью, в целом совпадая с

            императивами новой постиндустриальной эпохи. Хрупкость цивилизации

            (а в определенном смысле всякое цивилизованное состояние является

            хрупким, уязвимым, поддающимся энтропии) — не свидетельство ее

            несостоятельности, ибо ценности измеряются не одними только

            "телесными" критериями могущества и материального процветания.

            Спецификой России является особая роль духовных факторов ("не в силе

            Бог, а в правде"), ценностной мотивации. Под знаком ценностной

            мотивации выступают и остальные, относящиеся к повседневности, к

            материальным и бытовым проблемам. Отсюда — циклический характер

            российской истории: в фазе ценностного воодушевления активизируются

            все виды социального творчества. Государство усиливается, общество

            консолидируется. В фазе "упадка веры" резко усиливаются

            дестабилизирующие факторы.

            Разбегающееся пространство России не удержать без новой

            цивилизационной (суперэтнической) идеи, которая по новому высветила

            бы универсалии нашей культуры, а тем самым — и единую историческую

            перспективу многих народов СНГ.

            Эта задача на практическом уровне требует восстановления консенсуса

            по следующим основным направлениям:

            - между интеллигенцией и народом;

            - между различными социальными слоями и группами, каждая из которых

            несет свою долю государственных повинностей, не перекладывая всю их

            тяжесть на других;

            - между нациями и народностями на основе принципа единой

            исторической судьбы, единой цивилизационной перспективы.

            Консенсус первого типа сегодня серьезно подорван. Традиционно он

            основывался на христианском архетипе, неосознанное давление которого

            предопределяло известный народнический настрой даже нашей

            атеистической интеллигенции. Я имею в виду христианский принцип

            "блаженства нищих духом". Прежде русская интеллигенция, в том числе

            и революционно-демократическая, наследовала христианское обетование

            будущего торжества "нищих духом". Если не Бог, то высший

            исторический разум (закон) накажет сильных, наглых, преуспевающих и

            вознесет слабых и угнетенных.

            Сегодня мы можем говорить о настоящей социокультурной катастрофе,

            связанной со "смертью Бога", с языческо-натуралистическим

            вырождением духа интеллигенции. Либеральная идеология пришла в

            современную Россию очищенной от своих религиозно-протестантских

            корней и понята как безусловное утверждение индивидуального успеха

            любой ценой. Неуспевающие и обездоленные не имеют алиби и не

            заслуживают сострадания. Навязчивая демонстрация их искаженных лиц

            на телеэкране должна питать чувство расистского презрения к этим

            "недочеловекам", не годящимся для вхождения в "европейский дом".

            Кстати, такая социокультурная ситуация исключает наличие сильного

            центризма и, в частности, подрывает идею левоцентристского блока,

            подбрасываемую сверху оппозиционным силам. Сила левого центра всегда

            заключалась в концепции "социального государства", за которым стояла

            христиански мотивированная сострадательность к неудачникам мира

            сего. Разрыв консенсуса между народом и интеллигенцией, перешедшей

            на позиции преуспевающих "новых русских", подрывает идейные и

            социокультурные предпосылки социального государства, а с ними — и

            идею политического центризма, сегодня столь популярную среди властей

            предержащих.

            Обратимся теперь к консенсусу второго типа, относящегося к духовным

            основаниям служилого государства. Дестабилизирующий характер

            вестернизации проявляется в том, что она, как правило, носит

            односторонний характер. Своим послабляющим, эмансипаторским эффектом

            она обращена к верхам общества, тогда как ее издержки, зачастую

            безмерные, несут низы, загоняемые в гетто "новой азиатчины".

            Большевизм, снимавший один социальный слой за другим, по своему

            восстановил консенсус служилого государства. Сталинизм не только

            вернул крепостничество в деревню — он возвратил систему тотальной

            государственной рекрутчины, подчинив ей и правящую номенклатуру, над

            которой навис дамоклов меч деспота-вседержителя. При Брежневе этот

            консенсус уже был нарушен: номенклатура начала явочным порядком

            утверждать свой новый "неслужилый" статус, фактически ведя в

            одиночку "западный образ жизни". Нынешняя номенклатурная

            приватизация стала завершением и конституционно-правовым оформлением

            этого латентного процесса - при резком ослаблении государственной

            воли.

            Между тем, долговременный исторический опыт показывает, что наше

            пространство обладает особой геополитической жестокостью, чтобы

            выжить в нем, нужна государственность, существенно отличающаяся от

            того "государства-минимума", которое стало эталоном западного

            либерализма. В нашем пространстве требуется существенно иной баланс

            общественно необходимого времени: доля ратно-служилого и

            административно-политического времени здесь всегда будет значительно

            выше, чем в стабильном западном пространстве, доля производительного

            (экономического) времени, соответственно, ниже. Поэтому, внимая

            сарказмам наших западников в адрес "восточной антиэкономики",

            следует четко различать то, что в самом деле достойно осуждения в

            качестве отжившей архаики — от того, что принадлежит к

            неперерешаемым особенностям нашего общественного бытия.

            Готова, нет ли к этому наша властвующая элита и обслуживающий ее

            словоохотливый либерализм, консенсус служилого государства предстоит

            восстанавливать в какой-то новой форме. Сегодня, когда кризис

            государства и деформация геополитического пространства, кажется,

            достигли предела, потребуется, вероятно, новое повышение роли

            служилого времени в бюджете национального, и сопутствующая этому

            рокировка доминирующих общественных типов. В этом, может быть, самый

            разительный из парадоксов нашей реформационной эпохи. Реформаторы

            замыслили искоренить героику "антиэкономики", заменив ее позитивным

            хозяйственным творчеством индивидуалистического типа. Но разрушение

            государственности сегодня объективно требует нового резкого

            увеличения доли служилой "антиэкономики", без чего нации не удастся

            восстановить свое жизненное пространство.

            В свете этих задач многие симптомы времени приходится

            интерпретировать по-новому. Когда смотришь на предельно агрессивный

            тип самоутверждения "крутых парней" из нового поколения, их

            милитаристскую психологию, их неожиданную "стайность", может

            показаться, что мы имеем дело со своего рода антитоталитарным

            комплексом — реакцией на длительную вынужденную приниженность

            личности, готовящейся теперь к новому, неподопечному существованию в

            рамках гражданского общества. Многое, однако, заставляет усомниться

            в том, что мы имеем дело именно с подготовкой к самодеятельному

            существованию. Психология этих "крутых" героев настолько далека от

            того, что требуется в настоящей продуктивной экономике, насколько

            близка к архетипам кочевнической "удали" набега и захвата, что

            трудно представить себе те меры, посредством которых общество могло

            бы вернуть их к добродетелям трудового образа жизни.

            А вот если исходить из другой гипотезы — что нашему обществу в

            ближайшем будущем понадобятся люди служилой аскезы, в том числе и в

            ее массовых воинских формах, тогда черты нынешнего "крутого"

            поколения станут выглядеть в высшей степени симптоматичными,

            соответствующими замыслам и хитростям "исторического разума".

            Рискованное, но в то же время слишком правдоподобное предположение

            состоит в том, что обычные институты гражданского общества, от семьи

            до предприятия, вообще не в состоянии по-настоящему социализировать

            это новое поколение, укротить его отпущенные на волю стихии. Это

            будет под силу только государству, причем, такому, которое сумеет

            сублимировать эти предельно высокие стихийные энергии, придав им

            форму напряженнейшего политико-административного и геополитического

            творчества.

            Развал евразийского пространства добавил к глобальным проблемам

            человечества, не решив которые оно не может выжить, еще одну —

            проблему крушения международной политической стабильности.

            Безотносительно к тому, успело ли человечество, в частности, его

            западная часть это осознать, ко всеобщим условиям выживаемости

            сегодня добавилось новое: восстановление государства, способного

            контролировать евразийское пространство и организовать его в форму

            жизнеспособной федерации. В этом пункте нами усматривается

            совпадение национальной задачи, вставшей перед Россией — с

            современными общечеловеческими задачами.

            Условия формирования этой новой федерации возвращают нас к проблеме

            еще одного разрушенного консенсуса — межнационального согласия,

            основанного на принципе нераздельной коллективной судьбы,

            объединяющей многие народы постсоветского пространства. Этот принцип

            был нарушен в ходе пресловутого "парада суверенитетов",

            социально-политическим основанием которого явилось властолюбие

            местных элит, а социокультурным — западнический гедонистический

            комплекс, подрывающий нравственно-религиозные основы нашего

            мироздания. Западнический соблазн выразился в попытках сепаратным

            образом, в обход других, "эмигрировать" в "европейский дом",

            обставив незадачливых собратьев. Россию прельщали предпочтениями,

            обещаемыми ей как главному кандидату в европейский дом, при условии,

            что она сбросит "гири азиатчины", откажется от обременительного в

            экономическом, политическом и военном отношении "имперского

            наследия". В свою очередь другим республикам бывшего СССР, в

            частности, Украине и Белоруссии давали понять, что они — наиболее

            предпочитаемые кандидаты в "европейский дом" при условии полного

            разрыва с Россией. Так притяжения и отталкивания современного мира

            интерпретируются с позиций исторически безответственного и

            завистливого потребительского сознания, не знающего культурных

            корней и привязанностей и преследующего одну только сиюминутную

            выгоду. Бег наперегонки "навстречу Западу", перемигивание с ним за

            спиной бывших собратьев — вот политика, подменившая великий

            созидательный принцип нераздельной коллективной судьбы народов,

            живущих в едином цивилизационном и геополитическом ареале.

            Парадокс современного российского рсформаторства заключен в его

            приверженности архаичной идее государства-нации. В то время как в

            Западной Европе либерально-демократическая идея совпадает с идеей

            цивилизационной интеграции Запада, у нас она оказалась союзницей

            этноцентризма и сепаратизма. Сегодня, когда народы успели накопить

            негативный опыт "самостийности" и убедиться, что "европейский дом"

            оказался не слишком гостеприимен, создаются объективные предпосылки

            для реинтеграционных процессов. Но для того, чтобы эти процессы не

            осуществлялись методом, проб и ошибок, не тормозились под влиянием

            конъюнктуры и манипуляций извне, необходимо зрелое цивилизационное

            сознание. Любая цивилизация представляет собой достаточно гибкий

            организм, включающий относительно устойчивое ядро и мягкую

            периферию, особо подверженную вызовам и соблазнам, идущим извне.

            Именно поэтому необходимо иметь элиту, отличающуюся цивилизационной

            идентичностью, чувством исторического ареала и решимостью его

            защищать. Сегодня на Западе, в рамках ЕС формируется политическая

            элита, отличающаяся двойной идентичностью: национальной и

            европейской (цивилизационной). Судьбы Западной Европы, в условиях

            растущего давления со стороны США, а также с Юга (мусульманский мир)

            и с Востока (Тихоокеанский регион) в значительной степени зависят от

            того, успеет ли сформироваться общеевропейская идентичность до того,

            как давление извне может обрести опасно дестабилизирующий характер.

            У нас оно такой характер уже обрело. В этих условиях формирование

            цивилизационной идентичности является важнейшим фактором выживания.

            Оно будет происходить тем успешнее, чем скорее будет преодолен, — и

            на уровне различного рода элит и на уровне массового сознания —

            односторонний "экономикоцентризм" и создадутся предпосылки

            культуроцентричного цивилизационного мышления.

            ...Исторический опыт показывает, что в равнинном пространстве

            Северной Евразии нельзя становиться на путь сепаратных решений или

            самодовольного изоляционизм. Не только с "внутренним Востоком", но

            даже с братской Украиной у России невозможны "нейтральные"

            отношения. Это будут либо отношения непримиримой вражды, либо

            неразлучного союза, дружбы. Об этом свидетельствует не только

            татаро-монгольское иго и половецкие набеги. В Смутное время

            украинское казачество вместе с поляками брало в полон Москву и

            другие русские города. Спустя полвека созрело историческое решение о

            воссоединении Украины с Россией. Вот логика нашего цивилизационного

            пространства с его жесткой дилеммой. Многонациональный союз народов

            России возник как закономерный цивилизационный ответ на исторический

            опыт беспрерывных усобиц, распрей и смут. Попытка поставить под

            сомнение это цивилизационное решение снова возвращает нас в архаику

            смутного времени "войны всех против всех".

            ...Российской цивилизации предстоит выработать новые синтезы,

            которые бы по жизненной силе, убедительности превысили бы энергетику

            сепаратизма в любых его проявлениях — этническом, конфессиональном,

            региональном. Здесь можно усмотреть противоречие: цивилизации, как

            отмечалось выше, скрепляются мировыми религиями. С этой точки зрения

            понятие "российская цивилизация" представляется спорным, так как

            подразумевает единство славянских и тюркских народов принадлежащих к

            разным религиозным традициям. Не случайно С. Хантингтон на этом

            основании подчеркивает закономерность распада СССР и даже

            проблематичность сохранения целостности Российской Федерации. "Люди,

            разделенным идеологией, но объединенные культурой, соединяются — тaк

            произошло с двумя Германиями и так начинает происходить с обоими

            корейскими государствами и несколькими китайскими. Те общества,

            которые объединялись в силу идеологических или исторических причин,

            но разделены цивилизационно либо распадаются, как произошло с

            Советским Союзом, Югославией, Боснией-Герцеговиной и Эфиопией, либо

            испытывают огромное напряжение, например на Украине, в Казахстане, в

            Нигерии, Судане, Индии, Шри Ланке и многих других государствах,

            включая, возможно, и Российскую Федерацию".

            (>Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и что оно может означать

            для России // Общественные науки и современность. 1995. ? 3. С.

134.)

            От этих соображений не отмахнешься. В то же время необходимо не

            упускать из виду, что цивилизационные скрепы - синтезы со временем

            меняют свою форму. Процесс интеграции в Западной Европе состоялся

            вопреки различиям между протестантским Севером и католическим Югом,

            хотя эти различия не только затрагивают менталитет, но и

            предопределили в свое время разрыв в уровнях экономического

            развития, повлияли на судьбы демократии в этих странах в кризисную

            эпоху развития Запада. Европейская цивилизационная идентичность

            после войны складывалась в ответ на вызов мусульманского Юга и

            другие геополитические угрозы. Цивилизационный процесс, таким

            образом, существенно ускоряется перед лицом межцивилизационных

            трений и угрозы со стороны внутреннего и внешнего "пролетариата''

            (маргиналов данной цивилизации). При этом определенный

            цивилизационный тип складывается не только на основе единого

            религиозного архетипа, но и с учетом геополитического баланса и

            баланса интересов соседствующих народов, которым предстоит выбирать

            между центростремительными и центробежными тенденциями.

            Было бы весьма странно, если бы народы жертвовали своими очевидными

            жизненными интересами во имя верности букве религиозных текстов.

            Всякая жизнеспособная цивилизация является открытой системой,

            обращенной не только к прошлому, но и к будущему и потому отбирающая

            альтернативы с учетом новых картин мира, новых перспектив. Поэтому

            имеет место моральное старение прежних "великих текстов".

            В постсовстском пространстве мы можем это наблюдать как на примере

            мусульманства, так и на примере православия. Великие письменные

            традиции отвечают своему назначению — скреплению многоплеменных

            пространств — если соответствуют двум критериям: дистанцированию от

            этноцентризма и дистанцированию от политической власти со всеми ее

            взлетами и падениями. Цивилизация желает длиться дольше того иди

            иного политического режима и именно потому вырабатывает тонкие

            процедуры разделения политической и духовной власти. Именно

            недостаточное дистанцирование от власти подорвало корни официального

            православия в России. А что же мы видим сегодня? Многие конфессии

            выступают в архаичной роли "племенных религий", обслуживающих

            властную элиту и исповедующих отвергнутые в великое осевое время

            зарождения мировых религий принципы этноцентризма и идеократии

            (объединения политической и духовной власти). Поэтому, когда мы

            говорим о перспективах российской цивилизации, мы имеем в виду

            возможности появления новых духовных синтезов, соответствующих

            надэтническим и надполитическим установкам великих мировых религий.

            Если дело восстановления единого пространства станет монополией

            государственной власти, мы получим новую империю, причем, со

            значительно большим, чем прежде, упором на силовые решения и жесткие

            политические технологии.

            С другой стороны, цивилизация явила бы миру мрачный теократический

            облик — идеологическую непримиримость догматизм и фанатизм, если бы

            она основывалась на монорелигиозном принципе. Современные

            цивилизации являются поликонфсссиональными: их энергетика питается

            творчески напряжением между социокультурными полюсами: католическим

            и протестантским (Запад), буддизмом и конфуцианством (Тихоокеанский

            цивилизационный ареал), православием и мусульманством (Россия).

            По-видимому, наряду с противостоянием этноцентризму и этатизму,

            цивилизационный принцип противостоит теократической догматике,

            препятствующей диалогу культур и открытости внешнему миру.

            Конфессиональный плюрализм (или дуализм) создает основу критического

            дистанцирования от жестких ортодоксий, порождает динамичные

            личности, синтезирующие в своем мышлении и поведении гетерогенные

            начала. Поэтому весьма странной является та поспешная легитимация

            религиозного фанатизма и этнической розни, с которой под предлогом

            нового цивилизационного полхода сегодня выступают видные

            интеллектуалы Запада. Этим самым они поощрят не цивилизационный

            универсализм, а варварство нескончаемых межэтнических и

            межконфсссиональных разборок. Возможно, им представляется, что на

            этом пути они быстрее достигнут геополитических целей Запада,

            связанных с окончательным демонтажом восточной "сверхдержавы".

            Однако, это — близорукая политика. Все современные цивилизации

            базируются не только на межэтнических, но и на межконфессиональных

            синтезах. Если кому-то удастся развенчать этот принцип и тем самым

            пробудить заклятых (усыпленных) демонов этноцентричного сепаратизма,

            то проблематичным станет существование любой цивилизации: мир может

            погрузиться в варварскую тьму.

            Мы в России оказались в эпицентре мирового кризиса, связанного с

            крушением прежних цивилизационных синтезов. И поэтому нам не

            пристало торопливое поддакивание фундаментализму, использующему

            демагогию "цивилизационного подхода". Наше дело — не разбрасывать, а

            собирать камни — без этого мы не спасем свое Отечество. Вот почему

            именно нам в первую очередь предстоит активизировать энергию

            цивилизационного творчества, связанного не с торопливыми поисками

            религиозно-этнических размежевании, а с обретением новых

            межэтнических и межконфсссиональных синтезов. Творчество

            цивилизационного синтезирования в России касается в первую очередь

            двух ареалов: славянского и тюркского. Именно здесь наблюдается

            конкуренция различных цивилизационных проектов, в которую, наряду с

            Россией, активно втягивается Запад, окружающий мусульманский мир и

            страны тихоокеанского региона.

            3. Победит ли Россия в конкурсе цивилизационных идей в Евразии?

            Начнем со славянского ареала. Славянство сегодня находится на

            перепутье. Процесс крушения восточной сверхдержавы и сопутствующие

            ему геополитические обвалы заметно опережают процессы

            цивилизационного самоопределения славянства и обретения той или иной

            "идентичности". В славянском мире ближнего и дальнего зарубежья в

            настоящее время конкурируют три идеи. Первая — идея славянства как

            буферной зоны между Западом и Россией, в цивилизационном отношении

            тяготеющей (за исключением Польши) к России, но в геополитическом

            отношении предпочитающей "центризм". Сила этой идеи в истории Нового

            и новейшего времени значительно менялась под влиянием международного

            статуса России и ее внутреннего положения. В "повышательной" фазе

            российского исторического цикла, когда мощь России росла, обретала

            силу и восточноевропейская идея. В понижительной фазе внутренних

            кризисов и внешних неудач России славянство демонстрировало большую

            тягу к Западу.

            Сегодня мы, несомненно, пребываем в понижительной фазе с

            характерными для нее тенденциями дистанцирования западного и южного

            славянства от России. В этой фазе активизируется одна из

            альтернативных идей — центральноевропейская. Большинство славянских

            государств предпочитают идентифицировать себя не с Восточной Европой

            (границы которой резко сдвинулись на Восток), а с Центральной

            Европой.

            Драматический характер этому процессу новой идентификации славянства

            придает объединение Германии. Сегодня многие аналитики высказывают

            свое сомнение в том, что объединенная Германия по-прежнему будет

            следовать в фарватере атлантической политики и признавать

            безраздельную гегемонию США. Весьма вероятно, что эта стремительно

            обрастающая все держава актуализирует в своем самосознании прежнюю

            идентичность в качестве страны-носительницы альтернативных принципов

            жизнестроения, отличных от "атлантического торгашества". К этому ее

            может толкать стремление обрести новые сферы влияния в пространстве,

            оставленном бывшей "сверхдержавой", в особенности в условия

            обострившегося энергетического и сырьевого кризиса и сопутствующей

            ему ожесточенной конкуренции мировых центров силы.

            Таким образом, центральноевропейская идентичность для некоторых

            славянских государств может обернуться новой германской гегемонией.

            Избежать этого выбора между российской и германской гегемонией

            некоторые политические и культурные элиты славянства надеются

            посредством выдвижения новой идеи Средней Европы. >(См.: Левяш И.Я.

            Средняя Европа: структура и геополитический выбор // Полис. 1995. ?

            1.) Средняя Европа, куда может входить, наряду со славянскими

            государствами дальнего зарубежья, также и Украина и Белоруссия,

            призвана балансировать между атлантическим Западом, Германией и

            Россией и постепенно консолидироваться в качестве особого

            цивилизационного субрегиона, в целом относящегося к большому

            христианскому миру (включая западно-христианский и

            восточно-христианский ареалы). К сожалению, в этом стремительном

            процессе обретения новой славянской идентичности Россия практически

            не участвует, дабы не вызвать подозрение в сохранении амбиций

            сверхдержавы.

            Между тем эти процессы не только затрагивают законные

            геополитические интересы России, — проблема, с которой придется

            считаться любому российскому правительству, но и перспективы ее

            внутреннего самоопределения как евразийской державы. Вне

            традиционного союза трех братских славянских народов не только

            Украина и Белоруссия рискуют утратить свою идентичность, но и Россия

            тоже. В случае с Украиной и Белоруссией исторический опыт дает

            недвусмысленные свидетельства. Малые и средние славянские

            народности, оказавшиеся включенными в орбиту влияния более мощных

            государств, более древних традиций, быстро утрачивали идентичность.

            Как писал об этом Ф.Тютчев;

            Иноверец, иноземец

            Нас раздвинул, разломил,

            Тех обезъязычил немец,

            Этих - турок осрамил.

            Сегодня, когда мир снова оказался в фазе гигантских геополитических

            сдвигов, "осрамление и обезъязычение" может стать реальной

            перспективой славянства, если вконец ослабленная и изолированная

            Россия будет не в состоянии выполнять свою консолидирующую

            (применительно к славянам нынешнего "ближнего зарубежья") или

            защитно-предостерсгающую (в отношении интересов славян дальнего

            зарубежья) роль. Однако не следует преуменьшать и цивилизационную

            уязвимость самой России в отрыве от Украины и Белоруссии. Огромное

            значение в сохранении цивилизационной идентичности России играет

            византийское наследие, переданное через Киев. "Западнический соблазн

            Петербурга и азиатский соблазн Москвы — два неизбежных срыва России,

            преодолеваемых живым национальным духом... Было бы третье, куда

            обращается в своих колебаниях стрелка духа. Этим полюсом,

            неподвижной православной вехой в судьбе России является Киев, то

            есть идея Киева". (>Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб., 1991.

            Т.1. С. 61).

            Весьма проблематично, что нам удастся сохранить в требуемой степени

            архетипы культуры, связанные с греческовизантийским наследием

            (одновременно и объединяющем с Западом, и предопределяющим нашу

            специфику внутри христианского ареала), если Украина уйдет в

            "центральную Европу". По закону вызова и ответа Москва, вслед за

            уходом Киева, актуализирует в своем сознании и политической практике

            все то угрюмое, державно-силовое и жесткое, что было характерно для

            московского периода русской истории и смягчилось не без влияния

            "идеи Киева". Иными словами методы империи восторжествуют над

            методами цивилизации с ее более тонкими социокультурными

            технологиями.

            Второй стороной цивилизационного и геополитического творчества

            России сегодня является проблема нового славянотюркского синтеза.

            Евразийская идея относится целиком к этой проблеме. Когда говорят о

            России как Евразии, сюда вкладывают разные смыслы. Это может быть

            простой географической констатацией расположения нашей страны на

            двух континентах. Таких констатаций явно недостаточно сегодня, в

            условиях, когда азиатское пространство России оспаривается не только

            извне, но и изнутри, от имени тюркской или пантюркистской идеи. В

            этих условиях необходима тщательная цивилизационная разработка

            понятия евразийского (точнее, североевразийского) пространства.

            Сегодня здесь сталкиваются три евразийских проекта. Первый из них,

            защищаемый и автором этих строк, строится на двух основных

принципах:

            - невозможности для какого-либо народа, в том числе и для русского,

            эмигрировать из Евразии в более "комфортное" пространство путем

            сепаратного вхождения в "европейский дом", "тюркский дом",

            "тихоокеанский дом" и т.п.;

            - единой коллективной судьбы и единой исторической перспективы

            народов, на протяжении сотен лет живущих в одном государстве. Ибо их

            объединяет не произвол имперской воли, а общие законы единого

            цивилизационного ареала.

            С этим проектом сегодня активно конкурирует тюркский, связанный с

            объединением всего "туранского" элемента России под эгидой "великой

            Турции". Поражает двойственность этого проекта. С одной стороны, он

            имеет немалые социокультурные основания, связанные с современными

            тенденциями этнической и конфессиональной дифференциации, а также с

            закономерной реакцией народов на принудительную унификацию и

            нарушение законных прав на автономию, в том числе культурную. С

            другой стороны, бросается в глаза его геополитическая

            беспочвенность. Невозможно, например, игнорировать тот факт, что

            Татарстан и Башкирия не только отделены от Турции пространством в

            несколько тысяч километров, но и то, что это пространство является

            зоной компактного проживания русского и других этносов и никогда не

            принадлежало к тюркскому ареалу. Не требовать же выселения десятков

            миллионов людей, населяющих это исконное для них пространство, ради

            осуществления проекта, вынашиваемого националистической частью

            тюркской интеллигенции для несколько десятков тысяч титульного

            населения Татарстана и Башкирии (составляющего, соответственно, 48,5

            и 21,9 проц. всего населения этих республик). Ясно, что в плане

            внутренней и международной политики "тюркский проект" представляет

            собой чистейшую авантюру. Его реальное значение сугубо негативное:

            не новая, альтернативная прежней цивилизационная интеграция

            рассеянных в пространстве тюрок, а дезинтеграция дестабилизация

            России. Мы здесь имеем чистый случай разрыва между культурной идеей

            и социальной практикой, который свидетельствует об утопическом

            характере идеи. Как показывает опыт XX века, онтологической

            особенностью утопий является то, что, будучи неосуществимы в

            позитивном созидательном смысле, они вполне осуществимы в негативном

            — как орудия разрушения. Так работала коммунистическая утопия, так

            заявляют о себе геополитические утопии воинствующего этноцентризма.

            Впрочем, наряду с этноцентризмом, "тюркский проект" питается общими

            импульсами эпохи европейского декаданса, стремительно

            распространяющимися в современном мире. Речь идет об установках

            безответственного гедонистического сознания, стремящегося

            "эмигрировать из реального геополитического пространства, со всеми

            его неизбежными тяготами — в обетованную страну "потребительского

            общества", безотносительно к тому, где она расположена на Западе,

            Востоке, Севере или Юге.

            Третьим из конкурирующих евразийских проектов, еще не заявленным в

            полный голос, является проект межокеанского моста — связи Тихого и

            Атлантического океанов помимо России. Этот проект отражает

            экспансионистские возможности наиболее динамичного тихоокеанского

            peгиона и имеет свою давнюю традицию, восходящую к идее "великого

            шелкового пути".

            Оба последних проекта основаны на отрицании самого факта российской

            цивилизации: Россию представляют как последнюю колониальную империю,

            закономерно идущую к краху вслед за остальными империями. При этом

            правда, умалчивается, что сами эти проекты могут реализоваться не

            иначе, чем в образе новых империй, по своей насильственности и

            искусственности едва ли не превышающих все известное человечеству до

            сих пор. Главной мишенью этих проектов объективно является

            славяно-тюркское единство, образующее становой хребет российской

            государственности и лежащую в ее основе цивилизационную ось. Если

            эта ось будет разрушена, цивилизационно насыщенное российское

            пространство станет "вакуумом", куда устремятся силы, не связанные

            нормами и кодексами того общежития, которое сложилось в этом

            пространстве в течение многих веков. Это должны понять все: и

            русские и нерусские. На наших восточных и дальневосточных границах в

            состоянии некоторого "геополитического ожидания" скопилось около 1,5

            млрд. весьма энергичных людей — пассионариев пробудившейся

            тихоокеанской цивилизации. Вряд ли стоит надеяться, что когда они,

            влекомые геополитическим вакуумом, придут к нам, они станут решать

            наши русские или наши тюркские проблемы. Порознь, разделенными на

            цивилизационном и государственном уровне, нам их экспансию не

            сдержать.

            Аналогичную проблему представляет для нас и натиск геополитически не

            организованного мусульманского Юга. Весьма возможно, что в ходе

            нескольких веков, ценою глобальных катастроф и геополитических

            разборок, передаваемых эстафетой от поколения к поколению, можно

            было бы создать пантюркистский синтез, альтернативный сложившемуся

            российскому. Но хватит ли у человечества, у планеты в целом времени

            и соответствующего запаса прочности? Думается, что сегодня

            умудренное опытом неслыханных катастроф человечество, наконец,

            научится примирять западную идею новаций с восточной идеей

            стабильности и цивилизационные "консерваторы" найдут долгожданное

            понимание.

            В чем же раскрывается продуктивный характер сочетания славянского и

            тюркского элементов нашей цивилизации? Для прояснения этого вопроса

            надо обратиться к древней индоевропейской традиции, исследованной, в

            частности, французским историком и этнологом Ж.Дюмезилем. Ему

            принадлежит описание индоевропейской триады, соединяющей фигуры

            Жреца, Пахаря и Воина.> (См.: Дюмезиль Ж. Верховные боги

            индоевропейцев. М., 1986.) Эта триада восходит к древнему

            половозрастному разделению труда, когда старейшины рода выполняли

            жреческую функцию хранителей культа и морали, зрелые мужчины — роль

            кормильцев (пахарей), а молодежь после обряда инициации жила на

            казарменном положении (на границах племени) и играла роль

            воинов-защитников. Последовавший за неолитической революцией

            демографический бум вызвал эффект относительной перенаселенности (до

            нового технологического сдвига). В такие эпохи резко усиливается

            внутренняя и внешняя напряженность, учащаются столкновения за

            территорию и ресурсы. В этих условиях неизбежно активизируется

            воинство. Все чаще приходится наблюдать, как оно в результате

            удачного набега приносит добычу, превышающую все, что трудолюбивые

            пахари могут произвести в результате многомесячного труда.

            Производительная функция, дающая "слишком медленные" результаты,

            постепенно дискредитируется, и взоры общества все чаще и чаще

            обращаются к лихим наездникам — воинам. Их статус меняется:

            постепенно они захватывают командные функции в обществе. Эта

            социокультурная катастрофа, связанная с дискредитацией и неожиданной

            социальной приниженностью Пахаря и возвеличением авантюрного Воина

            отразилась в знаменитом "мифе о младшем брате". У нас он известен по

            сказке про Иванушку-дурачка. "Старший умный был детина..." — это,

            конечно, жрец. "Средний был и так и сяк" — пахарь. Младший,

            олицетворяющий архетипический образ неприспособленного к быту и к

            повседневному кропотливому труду Воина — "вовсе был дурак". Однако,

            заполучив коня ("Сивку-бурку") он чудодейственным образом (помимо

            повседневных трудовых усилий) заполучает власть и богатство.

            Российская цивилизация основана на симбиозе двух начал:

            землепашского и воинского. Каждое представляет специфический тип

            пространства-времени. Пространство пахаря - локальное, относительно

            замкнутое, а время — медленно текущее, не знающее чудодейственных

            скачков. Напротив, пространство Воина-Всадника — огромное,

            ускользающее от кропотливого хозяйского наблюдения, манящее

            неясными, но обещающими далями. Время его — прерывное

            скачкообразно-аритмичное, сочетающее периоды предельной

            мобилизованности и напряженности с периодами предельной

            расслабленности и рассредоточснности... По сравнению с бывалым и

            склонным к авантюрам Всадником Пахарь воплощает черты, которые в

            поздних "мещанских" проявлениях послужили поводом для заподазривания

            (в особенности со стороны левого и правого радикализма) в

            "мелочности", "бескрылости", "антигероичности". "реакционности" и

            т.п. Напротив, восходящий к образу индоевропейского "младшего брата"

            архетип чудодейственного "великого скачка" лег в основу

            революционных ожиданий нового времени. Все революции осуществлялись

            "поздно пришедшими" младшими братьями цивилизации сначала

            "внутренним" пролетариатом Запада, затем "внешним" пролетариатом

            третьего мира — маргиналами как продуктом разрушительных

            модернизаций...

            Мне представляется, что структура, основанная на архетипичсских

            образах "старшего" и "младшего" братьев, в известной мере характерна

            для любой цивилизации. У нас с середины 60-х годов известна работа

            Дж.Нидама "Общество и наука на Востоке и на Западе", в которой он

            связывает колониальную и научно-техническую экспансию западной

            цивилизации с движением "младших братьев". Система майората —

            наследования по линии старшего из сыновей — оставляла младших

            неприкаянными. Они и составили динамичный полумаргинальный элемент,

            вовлеченный в такие эпопеи, как великие географические открытия,

            колониальная экспансия, а затем и научно-техническое творчество

            "покорителей природы". Старшие братья, напротив, образовали оседлую

            мещанскую культуру со всей ее пуританской сдержанностью,

            расчетливостью, провинциальным консерватизмом. Рискну предположить,

            что все катастрофы нашего времени в конечном счете восходят к

            социокультурной катастрофе, разрушившей исторический консенсус двух

            культур — мещанской ("старшего брата") и инновационно-авантюрной

            ("младшего брата"). Доведя их до непримиримого противопоставления,

            цивилизация оказалась во власти цикла, чередующего

            революционаристскую фазу господства "младших братьев" с их

            безоглядным стремлением к заманчивым далям, духом авантюры и риска,

            с консервативной фазой доминирования "старших братьев",

            обеспечивающих стабильность ценой обуздания творческого воображения

            и ограничения "порывов".

            Может быть, главной слабостью российской цивилизации является особая

            хрупкость консенсуса между двумя указанными началами. Само

            становление российской государственности связано с жестким

            столкновением этих начал. "Пахарь" у нас зачастую представлял

            провинциальную культуру, тяготеющую к самоизоляции, к замыканию в

            локусы и недостаточно чуткую— в отношении норм и запросов большого

            мира. Вероятно, евразийцы 20-х годов правы, подчеркивая особую роль

            туранского элемента и "монгольского наследия" в становлении

            централизованной российской государственности. Кочевнический архетип

            оказался более приспособленным к освоению и административному

            "приручению" больших разбегающихся пространств. С тех пор борьба

            державного начала с началом провинциального локализма и местничества

            прошла через всю российскую историю. "Державники" непрерывно

            потрясали общину, безжалостно перетряхивали склонный к самозамыканию

            мир Пахаря. В этом смысле российская державность почти всегда

            выступала как "революционная". Драматическая цикличность российской

            истории связана с этой разорванностью и противостоянием двух начал:

            продуктивного и административно-военного. Стабильность государства и

            общества осуществлялась в те периоды, когда эти начала сближались и

            достигали согласия. Нестабильность как правило связана с их

            очередным взаимным дистанцированием и противостоянием.

            Сегодня официозная идеология описывает политический конфликт нашего

            общества как столкновение Демократии и Империи или, в модных

            экономических терминах — ""экономики" и "антиэкономики". С

            "антиэкономикой" оказалось связанным все динамичное, мобильное и

            обладающее высоким организационным потенциалом: военно-промышленный

            комплекс, наука и образование, тяжелая промышленность, а также вся

            инфраструктура, обеспечивающая единое цивилизационное пространство.

            Все это с доктринальным усердием "демонтируется" и разрушается. Не

            знаю, насколько осознается при этом глубинный социокультурный

            подтекст, связанный с архетипическими образами индоевропейской

            триады, но, во всяком случае, вряд ли случайно то, что массированная

            атака на "антиэкономику" сопровождается тенденциями

            внутрицивилизационного раскола — нарушения славяно-тюркского

синтеза.

            Я думаю, что если две великие "субкультуры"' нашей цивилизации —

            Пахаря и Воина разойдутся окончательно, мы в результате получим

            затухание "ядерной реакции", сообщающей ей жизненную энергию.

            "Пахари", лишенные государственного кругозора и государственной

            воли, идущих от землесобирательной, державной культуры "Воина",

            быстро превратятся либо в безответственных обывателей, пассивно

            созерцающих крушение великого государства, либо, в "верхней" своей

            части, в беззастенчивых "приватизаторов" и компрадоров, разрушаюших

            единое экономическое пространство и прямо заинтересованных в

            сохранении нынешней смуты.

            Но не меньшие разрушения наблюдаются в другой части расколотого

            цивилизационного ядра. Архетипы "воинской удали", освобожденные от

            урезонивающего воздействия "субкультуры Пахаря", дают о себе знать в

            виде криминальной волны набега, захвата и всеобщего "рэкетирства",

            накрывшей наше общество и вконец обессмысливающей всякий

            созидательный труд. Две субкультуры, образующие цивилизационное

            ядро, распались, породив невиданную социально-экономическую и

            нравственную катастрофу. Если эти "субкультуры" рассмотреть в

            геополитическом измерении, то нам разъяснится смысл современной

            государственной катастрофы. Славянскому элементу, решившее

            дистанцироваться от туранского, грозит вырождение в духе

            изолирующихся локусов, безответственных по части общегосударственных

            интересов и не способных за себя постоять в случае натиска извне.

            "Туранскому" элементу, в свою очередь, грозит сползание либо в

            "субкультуру пособий" — иждивенчество и зависимость от всякого рода

            "гуманитарной помощи" извне, роль "лихих всадников", предпочитающих

            тяготам труда легкость "воинской добычи". Попытка создания

            государственности, целиком основанной на архетипе "воинского

            набега", уже была предпринята в Чечне. Однако этот конкретный пример

            — лишь слабое подобие того, что может случиться, если

            соответствующие процессы охватят все постсоветское пространство.

            Мне представляется, что "миграция" нашего тюркского элемента из

            североевразийского пространства на юг станет на деле не началом

            воссоединения мусульманской цивилизации, а началом вселенской

            катастрофы, связанной с новым противоборством оседлой и

            кочевнической культур в масштабах планеты. Заслуга российской

            цивилизации состояла в том, что ей удалось интегрировать наименее

            цивилизационно развитую, отличающуюся наибольшей агрессивностью и

            перераспределительным экспансионизмом часть туранского мира,

            прирастив ее к может быть не менее одностороннему и ограниченному

            древу "культуры Пахаря". Этот симбиоз дал впечатляющие плоды: на

            шестой части суши возникло цивилиза-ционно-государственное

            образование, не знающее внутренних войн и обеспечивающее

            относительную стабильность и геополитическое равновесие всей

            Евразии. И поскольку, согласно геополитической теории, Евразия

            составляет "хартленд - центральную часть мира, не стоит

            безответственно экспериментировать с таинственными силами этого

            планетного ядра. Лучше положиться на выстраданный опыт наших общих

            предков, создавших одну из самых значительных земных цивилизаций.

 

 

                   Публикуется по http://www.archipelag.ru/text/238.htm

 

                               В библиотеку                                                 На главную страницу